Автор: Политический дневник
Название: № 3 Декабрь 1964
Период появления в самиздате: 1960 - 1965 гг.
№ 3 Декабрь 1964
(К Освобождению Н. С. Хрущева от руководства страной и партией: А.И. Микоян об Октябрьском пленуме ЦК КПСС и ю Хрущеве — Письмо рабочего А. И. Сбитнева в журнал «Коммунист» — О «культе» Н. С. Хрущева — Хрущев о временах культа Сталина — Н. С. Хрущев, как государственный деятель и как человек. — Об ответственности за преступления периода культа личности: Об ответственности за репрессии в философской науке — Из стихотворения М. Рыльского «Зимние записки» — Об ответственности работников сталинских лагерей — Письмо о Л. Шейнине в «Комсомольскую правду».)
К ОСВОБОЖДЕНИЮ Н. С. ХРУЩЕВА ОТ РУКОВОДСТВА СТРАНОЙ И ПАРТИЕЙ
1. А. И. Микоян об Октябрьском, пленуме ЦК КПСС и о Хрущеве
А. И. Микоян состоит на партийном учете в партийной организации завода «Красный Пролетарий». 14 декабря на этом заводе состоялось партийное собрание. Среди записок, посланных в президиум собрания на имя А.И. Микояна была записка, содержащая следующий вопрос: «Чем вызвано неожиданное освобождение т. Хрущева и почему с его освобождением запоздали?» Отвечая на этот вопрос, А. И. Микоян сказал примерно следующее:
— Заслуг Хрущева мы отрицать не можем, они большие
— в борьбе за мир, в ликвидации последствий культа личности, в развертывании социалистической демократии, в подготовке и проведении важнейших съездов — ХХ-го, XXI-го, XXII-го, в принятии Программы партии. Но чем дальше, тем больше у т. Хрущева накапливались ошибки и серьезные недостатки в его работе и руководстве. Эти недостатки в значительной степени порождены его субъективными моментами, сказались под влиянием возраста (ему уже стало 70 лет) и склеротического состояния. В связи с этим он стал раздражителен, суетлив, несдержан, неспокоен. Больше 3-х часов на одном месте он работать не мог. Он тянулся к беспрерывному движению, к поездкам. У него была склонность во всех своих мероприятиях к импровизациям, к решению задачи сходу. В выступлениях его проявлялось больше эмоциональности, чем рассудка, причем если он начинает говорить, то не может остановиться. Вы читали много хороших его выступлений, но все эти выступления ЦК приходилось править, так как в ходе выступления он отходил от темы и говорил много лишнего, не записанного в тексте. Как правило, в намеченный регламент он не укладывался, и выступления затягивались на полтора-два часа больше. В выступлениях он часто повторялся. Товарищи из ЦК говорили ему, чтобы он меньше говорил о себе, не повторял одно и то же и давал возможность высказываться другим. В прессе получило распространение подхалимство в адрес Хрущева. Раздражимость, нетерпимость к критике — эти черты не нравились даже тем товарищам, которых он выдвинул на руководящую работу.
Когда стало плохо в сельском хозяйстве, возникли серьезные трудности, Хрущев не стал искать глубоких объективных причин, а встал на путь дергания людей, перемещения их, хотя причины трудностей от людей и не зависели. Не все люди гениальные, ругать их можно, но это не помогает делу.
Хрущев страдал организационным зудом, склонностью к беспрерывным реорганизациям. Как получилось с разделением партийного руководства в области промышленности и сельского хозяйства, с созданием промышленных и сельских обкомов и райкомов? Когда был предложен этот проект, членам Президиума и членам ЦК внешне казались логически очень убедительными мотивы этого разделения и специализации партийного руководства. Нам казалось, что универсальное руководство менее эффективно и что разделение должно было повысить уровень руководства, сделать его конкретным, приблизить непосредственно к производству. На деле получились обратные результаты. Был нарушен ленинский территориально-производственный принцип построения руководства нашей партии, разделение противоречило Уставу партии. Антагонистических классов у нас нет, есть дружественные классы рабочих и крестьян. Но между ними сохраняются различия, не учитывать которые партия не должна. Единство рабочих и крестьян — основной закон, при котором руководящая роль должна остаться за рабочим классом. А что получилось на деле? Такая перестройка приводила не к сближению, а к разъединению рабочих и крестьян. В районах создались нетерпимые условия обслуживания населения по месту их жительства. Например, чтобы получить справку о работе или какую-либо другую справку, надо было ехать в какую-то глубину — в производственное правление. Заболел человек — отвечает не наш район. То же — с милицией, с культурно-бытовым обслуживанием. Все это создало хаос для трудящихся и вызвало массовое недовольство, письма, жалобы.
Не удовлетворяясь этой перестройкой, т. Хрущев задумал новую перестройку: создание 12 комитетов по руководству специализированными отраслями сельского хозяйства — по животноводству, растениеводству, птицеводству и т.д. Для каждого такого Комитета требовался свой аппарат с количеством служащих до 500-600 человек. Он предлагал создать также политотделы при этих Комитетах, тем самым снизить роль партийных организаций колхозов и совхозов. Ему ЦК указал, что такой тип руководства на военный образец походит на китайские методы. Ему была доказана нелепость его предложений, они были отозваны с мест к отвергнуты.
Ненормально было с переходом на семилетний план. Когда планирующие органы подготовили проект семилетки. Хрущев предложил Сатюкову опубликовать в «Правде» этот проект без предварительного обсуждения его на Президиуме ЦК и на Пленуме. Таким образом, ЦК был поставлен перед фактом обнародования проекта, и ЦК ничего не оставалось, как его утвердить. Теперь мы вновь переходим к пятилеткам.
На Президиуме ЦК, когда стоял вопрос о Хрущеве, выступило 22 человека — деловито, без ругани. Председательствовал сам Хрущев. Мы не опубликовали обо всем этом закрытого письма, не желая выносить сор из избы на улицу и не желая раздувать это. Решили рассказать партии и народу в устном порядке. Считаю, что с т. Хрущевым поступили по Уставу. Весь состав Президиума остался почти без изменений. В составе Президиума три поколения: 1) старое — это я и Шверник; 2) среднее — Брежнев, Косыгин, Подгорный; 3) молодое — Шелепин, Шелест, хотя по возрасту они не так уж молоды. Брежневу — 56 лет, столько же Косыгину. Козлов — безнадежен ввиду болезни. Шелепину и Шелесту по 46 лет. Все они имеют большой опыт партийнохозяйственной работы. Я наркомом стал в 30 лет.
Хрущев все время находился в поездках. Поэтому фактически аппаратом ЦК руководил Брежнев, а Советом Министров — Косыгин.
Итак, сделано хорошее дело. Сейчас в руководстве ЦК создана нормальная обстановка, все высказываются свободно, а раньше стеснялись. Теперь говорят все, а раньше говорил только один Хрущев. Сейчас на деле осуществляется ленинское руководство. ЦК имеет большой опыт, изменения пойдут на пользу народу, и скоро он почувствует это на деле.
2. Письмо рабочего А. И. Сбитнева в журнал «Коммунист»
В редакции журнала «Коммунист»» меня познакомили с письмом рабочего А. И. Сбитнева оп поводу смещения Н.С. Хрущева. В этом любопытном документе, в частности, говорится:
«Я рядовой коммунист, рабочий завода в г. Улан-Удэ. События, происходящие в нашей стране, а вернее, отношение к ним окружающих меня людей, заставили написать это письмо.
За годы работы на предприятиях и службы в армиия убедился в том, что руководитель, какой бы он пост ни занимал, лишь тогда добивается успеха, когда его авторитет среди подчиненных непоколебим. Разговоры среди людей, а также те анекдоты, которые можно услышать о некоторых из руководителей нашей партии и правительства, заставили меня задуматься: «На должной ли высоте авторитет не только руководителей, а и ЦК в целом?»
За годы борьбы нашей партии за дело рабочего класса, из ее рядов вырос ряд признанных руководителей — вождей, укрепился их авторитет в народных массах, который чувствуется и сейчас, спустя 47 лет после установления Советской власти.
К чему же привела политика Хрущева в деле укрепления авторитета руководителя — главы государства, в конечном итоге, авторитета ЦК как руководящего органа нашей партии.
... Следуя ленинским принципам партийного руководства, наша партия изгнала из своих рядов антипартийную группу. На первый взгляд партией были восстановлены ленинские принципы партийного руководства. Однако, это только на первый взгляд. Хрущев, критикуя Сталина в насаждении своего культа личности, сам делал то же самое. В настоящее время народным массам многое известно о причине ухода Хрущева с занимаемых постов. И уход ли это был? А может быть это был вынужденный шаг под нажимом большинства. Народные массы больше уверены в последнем.
То, что восхваление Хрущева было еще большим, чем Сталина — это видели все, а о том, что в решении вопросов Хрущев действовал сталинскими методами, приходится догадываться, но об этом не так уж и трудно догадаться, глядя на то, как пересматривается то, за что ратовал и проводил в жизнь Хрущев. Но Хрущев, ведя такую Политику, допустил ошибку, он восстановил против себя народные массы. Народ почувствовал, что материально жить становится хуже и труднее, что рано или поздно Хрущев своей политикой раздаривания приведет страну к разорению. Да посудите сами, как не понять этого рабочему, когда один кг. колбасы стоит 5 р. 54 к., а зарабатывает средний рабочий 3,5 рубля в день. Когда продукты не снижаются в цене, а, наоборот, повышаются, а заработная плата понижается. Попробуйте убедить шахтера, что жить становится лучше, когда он 7-8 лет назад зарабатывал 4-7 тысяч рублей в месяц, а сейчас 100-300 рублей.
В массах нарастал гнев, несогласие с проводимой политикой внутри страны. Это еще усиливалось действиями местных властей, которые в силу проводимой политики, гнались за славой, продвигались к ней по трупам, ибо они действовали путем нажима, приказов, разоряя колхозы, загоняя в прорыв промышленные предприятия. Все это и привело к тому, что в ЦК возникла не только необходимость, но и возможность принять меры к пресечению «бурной деятельности Хрущева и его приспешников». На этот раз массы не были удивлены случившимся, они предвидели это, считали это неизбежным, ибо верили в силу нашей партии, знали, что партия найдет силы признать свои ошибки и исправить их.
В случившемся, конечно, большая заслуга и народных масс. Те «радушные» встречи, которые рабочие заводов и городов в последнее время устраивали Хрущеву, красноречиво говорили каково их отношение к Хрущеву и проводимой им политике, а это не могло быть незамеченным, на это необходимо было обратить внимание, ибо сила нашей партии в ее поддержке массами.
Но теперь, когда наш народ прошел испытания в борьбе не только с внутренними врагами, но и с внешними, построил социализм, повысил свою политическую грамотность, — в таких условиях рабочий класс поймет правильно решения ЦК. Ошибками отдельных лиц, пусть даже вождей, невозможно поколебать веру масс в дело партии, партии, которая возглавила эти массы в борьбе за правое дело. Однако одного этого мало, чтобы быть уверенным, что в дальнейшем не возникнет в массах недоверия. «... Ни один класс в истории не достигал господства, если не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им» (Ленин [П.С.С., 5е изд.], т. 4, стр. 375).
Эти слова Ленина вполне применимы и к нашей обстановке. Да, нашей партии необходим вождь, такой вождь, когда «... достаточно было одного его слова, чтобы непререкаемым образом, без всяких совещаний, без всяких формальных голосований, вопрос был решен раз навсегда, и у всех была полная уверенность в том, что вопрос решен на основании такого практического знания и такого организаторского чутья, что не только сотни и тысячи передовых рабочих, но и массы сочтут это решение за окончательное» (Ленин, т. 38, стр. 78).
Такие вожди не предподносятся извне, их нужно готовить, растить внутри партии. И подготовка такого вождя-руководителя должна вестись в центре, но так, чтобы все члены партии видели деятельность кандидата на высокий пост. По этому поводу Ленин писал: «... чтобы она (вся партия) видела перед собой, как на ладони, всю деятельность каждого кандидата на этот высокий пост, чтобы она ознакомилась даже с их индивидуальными особенностями, с их сильными и слабыми сторонами, с их победами и «поражениями» ... чтобы она всегда видела каждое, хотя бы и частичное, «поражение» того или иного своего «руководителя». Ни один политический деятель не проходил своей карьеры без тех или иных поражений, и если мы серьезно говорим о влиянии на массы, о завоевании нами «доброй воли» масс, то мы должны всеми силами стремиться к тому, чтобы эти поражения не скрывались в затхлой атмосфере кружков и группок, чтобы они выносились на суд всех» (т. 8, стр. 96).
Я не случайно подчеркиваю «каждого кандидата». Да, именно не одного, их должно быть несколько, чтобы массы, а не только центр, могли сравнить их и могли выбрать такого, который мог бы действительно стать вождем. Отсюда следует вывод. Нашей печати необходимо более подробно и обширнее освещать деятельность членов правительства и ЦК нашей партии. В этом случае массы будут видеть работу не только ЦК в целом, но и каждого его члена. Это не только утвердит завоеванным авторитет, но и намного его возвысит. Тогда члены партии, выбирая на тот или иной пост товарища, будут уверены, что данный товарищ оправдает их доверие. Тогда и я соглашусь с доводом: «Руководителей снимают, а мы-то остаемся, так чем же мы лучше их, ведь мы голосовали».
А как я сейчас могу с этим согласиться, если я, участвуя в выборах представителей на партийную конференцию, уверен в том, что данный товарищ точно так же, как и я, осведомлен о деятельности того лица, за которое ему придется голосовать от моего имени, выдвинутого в вышестоящие инстанции — он знает только то, что о нем скажут на конференции. А если взять такие посты, как Председатель Совета Министров, Председатель Президиума Верховного Совета. На эти посты целесообразнее избирать путем всенародного голосования. В этом случае каждый будет чувствовать, что он знает, за кого голосует, и, если избранный товарищ будет допускать ошибки, то в этом и наша вина, а тогда, когда знаешь, что в ошибках и твоя вина, не скажешь: «кто их там знает, кто прав, а кто виноват».
Непосредственное участие в выборах вождей — вот что нужно массам.
29.XI-64 г. г. Улан-Удэ. Мой адрес: г. Улан-Удэ 9, ул. Столичная 5, ком. 66 СБИТНЕВУ Анатолию И.
3. О «культе» Н. С. Хрущева
Если говорить об отношении к Хрущеву не только со стороны интеллигенции, но и со стороны рабочих и крестьян, то никакого культа Хрущева в том смысле, в каком он существовал по отношению к Сталину, у нас в стране не было. Популярность Хрущева в отдельные годы увеличивалась, в другие уменьшалась, однако эта популярность никогда не носила в народе характера религиозного почитания, на Хрущева никто не смотрел как на бога. Среди народа, в его отношении к Хрущеву всегда имелся некоторый элемент насмешки, скепсиса, иногда добродушного, но нередко и довольно злого. Однако в этом отсутствии «настоящего» культа Хрущева никак нельзя винить наши идеологические службы, которые очень старались в насаждении такого культа. Достаточно почитать материалы, которые печатались в нашей печати, например, в апреле 1964 года в связи с 70-летием Хрущева. Вот что писала в газете «Литературная Россия» [17.4.64] писательница Галина Серебрякова в статье «Только доброе вечно»:
«... Семьдесят прожитых Н. С. Хрущевым лет — это также годы восхождения класса, лпотью от плоти которого он является, это победное шествие пролетариата. Всю свою жизнь Никита Сергеевич посвятил людям и борьбе за их счастье и благоденствие.
Недавно, на февральском Пленуме Центрального Комитета КПСС, я снова видела и слушала Н. С. Хрущева. Как всегда, поразили меня его живость, стремительность, неутомимость. Редко кто умеет так поглощенно внимать другим, так отвечать на их нужды, как этот человек, во внешности которого столь ярко запечатлены черты неустрашимого, сильного духом рабочего, мечтательного, тонко чувствующего природу крестьянина и умудренного опытом, проницательного, выдающегося государственного деятеля второй половины XX века.
... Бесстрашный в годы гражданской и Отечественной войн, Никита Сергеевич является мужественным борцом в любой идеологической схватке, неутомимо и твердо отстаивает он мир.
В сентябре 1956 года с новеньким, только что возвращенным после двух десятилетий тюрем и ссылок партбилетом я отправилась на целинные земли и очутилась в местах, где незадолго до того побывал Н. С. Хрущев. Все здесь жило его энергией. Люди находились под большим впечатлением минувшей встречи. Подавленная в годы культа Сталина командой сверху, инициатива колхозников вновь вырвалась наружу и била ключом.
Целинники дивились, говоря о Никите Сергеевиче:
— Чего только не знает!
— О чем ни спроси — ответит, разъяснит.
— А прохватит, так за дело, И все с шуткою да прибауткою.
Читая все, что говорил товарищ Хрущев, следя за его деятельностью в самых различных областях общественной жизни, я узнавала в нем одного из тех лучших из людей нашего времени, которыми так богата на протяжении более столетия история коммунистического движения.
... Неиссякаема энергия Никиты Сергеевича Хрущева. В каких только местах не видели его наши люди за последнее десятилетие! С химиками он химик, с агротехниками — агротехник, с энергетиками — энергетик. Земля и космос приковывают постоянно его внимание, и где бы он ни был, чем бы ни занимался, о чем бы ни говорил, Н. С. Хрущев — всегда последовательный ученик Маркса, Энгельса и Ленина.
Его знает и чтит весь мир. Трудно представить себе человека более простого, общительного, веселого, меткого в слове. Полемический дар Никиты Сергеевича, сказывающийся не только в его выступлениях, но и в его репликах, замечаниях, быстроте и находчивости ответов, оценен по достоинству всюду. Невозможно забыть его ошеломляющих словесных ударов в зале ООН! Н. С. Хрущев — один из самых своеобразных и замечательных ораторов нашего времени. Он обладает огромной силой воздействия, глубиной теоретического анализа, яркостью образов, меткостью сравнений, разящим остроумием. Он всем нам, советским людям, бесконечно дорог. Мы провожаем Н. С. Хрущева в далекие путешествия и нетерпеливо считаем дни, ожидая его возвращения на Родину.
Общение с Никитой Сергеевичем поднимает дух, толкает к действию, к доброму.
Есть люди, совмещающие в себе лучшие качества своих современников: высокую простоту, скромность, глубину мыслей, богатство знаний и доброту сердца.
Именно эти черты находим мы у неутомимого революционного борца — Никиты Сергеевича Хрущева».
4. Н. С. Хрущев о временах культа Сталина
На одном из собраний, когда Хрущев говорил о преступлениях Сталина, кто-то из присутствующих крикнул: «А где же вы были?» Хрущев немедленно обратился к залу с резким вопросом: «Кто это спрашивает?» Никто однако не поднялся. «Вот и мы также молчали», — сказал Хрущев.
5. Н. С. Хрущев как государственный деятель и как человек
В качестве руководителя Советского государства Н.С. Хрущев во многом действовал по старым рецептам, он не только не отказывался от режима личной власти, но кое в чем усовершенствовал и укрепил этот режим. Хрущев единолично принимал такие решения по вопросам экономическим, дипломатическим и военным, которые вряд ли решился бы принять склонный к консерватизму Сталин. Поведение Сталина можно было бы сравнить с поведением монарха, основавшего в жестокой борьбе со своими конкурентами новую династию. Поведение Хрущева можно сравнить с действиями монарха, принявшего уже созданный ранее и укрепившийся трон. Вместе с тем как личность Хрущев являлся во многом полной противоположностью Сталину. Сталин, если и уезжал из Москвы и Подмосковья, то только на отдых к Черному морю. Хрущев был постоянно в движении, он буквально метался по всей стране, объезжая за год до десятка областей, почти ежегодно несколько раз Хрущев выезжал и за границу, он не успел побывать лишь в Австралии и в Латинской Америке. У Хрущева не было, по-видимому, той болезненной подозрительности, которой страдал Сталин. При посещении Москвы миллиардером Итоном Хрущев гулял с ним по улице Горького, вместе с Никсоном он гулял по берегу Москва-реки, беседуя с окружившими его отдыхающими. Хотя на Хрущева и было совершено по крайней мере два покушения (во время одного из покушенй в 1956 году был взорван крейсер «Червона Украина» всего через несколько минут после посещения этого крейсера Хрущевым), однако об этих покушениях не было сообщено в печати, народ ничего не узнал. По инициативе Хрущева была изменена процедура встречи важных государственных деятелей в Москве (встреча на аэродроме, поездка через Москву в открытой машине, толпы встречающих по обе стороны дороги и т. д.). Если Сталин в последние 15 лет был на редкость немногословен и молчал месяцами, то Хрущев выступал по несколько раз в неделю, а иногда и по 2-3 раза в день. Это многословие вызывало немало насмешек, однако многочасовые речи Хрущева не становились от этого более редкими. За десять лет Хрущев «наговорил», наверное, не меньше 50 томов различных речей (только по вопросам сельского хозяйства было издано около 10 томов). Хрущев был нетерпим к критике, однако он старался все же прослыть «добрым» правителем, людей нередко выгоняли с высоких партийных и государственных постов, но не арестовывали и тем более не казнили.
Один из самых больших недостатков Хрущева — нетерпеливость и склонность к импровизациям. Он не умел не только выжидать, но и просто ждать, терпеливо взвешивая все за и против, проводя эксперименты и т. д. В конечном счете, желая сразу сделать слишком многое, Хрущев совершенно запутался в своих бесчисленных начинаниях, и это привело его к краху.
ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПЕРИОДА КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ
1. Об ответственности за репрессии в философской науке
Как известно, в середине 30-х годов были репрессированы почти все наиболее способные советские философы-марксисты различных направлений. Большинство из них погибло, вернулись из лагерей только несколько человек. Среди вернувшихся был и Павел Иванович Шаба лкин, который был арестован еще в апреле 1936 года на Дальнем Востоке и 20 лет провел в тюрьме и лагерях. В начале 30-х годов Шабалкин был молодым и подающим большие надежды философом, автором книги по историческому материализму.
После возвращения в Москву П. И. Шабалкин был восстановлен в партии, ему была предоставлена квартира в Москве, он стал работать преподавателем философии в одном из московских ВТУЗов. В 1961 году вскоре после съезда П.И. Шабалкин обратился с письмом к Н.С. Хрущеву, требуя привлечь к партийной ответственности философов Митина, Юдина, Константинова и Берестнева, ответственных за гибель десятков советских философов.
После получения письма Шабалкина Митин, Юдин, Константинов и Берестнев были вызваны к одному из работников аппарата ЦК КПСС. Им дали прочесть письмо Шабалкина, а затем (нарушая элементарные правила ведения любого следствия) посадили всех в одной комнате и попросили написать общую объяснительную записку (необходимо было, конечно, потребовать отдельной объяснительной записки от каждого).
Через несколько дней был вызван в ЦК и Шабалкин. Его ознакомили с объяснениями Митина и других и убеждали прекратить это дело, так как партия не считает нужным устраивать Варфоломеевскую ночь, мстить за прошлое и т. д. П. И. Шабалкин не удовлетворился, однако, объяснительной запиской Митина и других, а также и разъяснениями инструктора ЦК. Он направил в ЦК новое письмо, которое осталось, однако, без ответа. Никто из упомянутых в письме людей не был наказан даже в партийном отношении, все они остались на своих местах: Митин М. Б. — главным редактором журнала «Вопросы философии», Константинов Ф. Б. — директором Института философии АН СССР, Юдин П. Ф. — заведует одним из секторов в Институте философии АН СССР. Все эти люди являются академиками, причем Константинов избран академиком только в 1964 году. Статьи этих «академиков» регулярно появляются в печати, причем среди них есть и статьи о коммунистической морали. Эти люди враждуют между собой, особенно Юдин и Константинов, однако они едины, когда речь идет о событиях 30-х годов.
П. И. Шабалкин недавно умер, сказались болезни и тяготы лагерного времени. Перед смертью он передал мне свою переписку с ЦК по поводу Митина и других. Мы приводим ниже эту переписку:
Первое письмо П. И. Шабалкина
«Дорогой Никита Сергеевич!
Ввиду тяжелой и длительной болезни я не смог своевременно обратиться к Вам с этим письмом. В апреле 1936 года, на 32 году жизни, я был арестован органами НКВД и безвинно отбыл в тюрьмах, лагерях и ссылке 20 лет и 8 месяцев. После полной реабилитации как по партийной, так и по гражданской линиям, в феврале 1957 года я возвратился к месту постоянного жительства больным, искалеченным человеком, инвалидом 2-ой группы.
Конкретными и прямыми виновниками всех моих злоключений являются нынешние академики: Митин М.Б. и Юдин П.Ф., профессоры Константинов Ф.В. и Берестнев В.
Я обвиняю всех этих лиц в клевете, которая послужила поводом для ареста меня органами НКВД и легла в основу всех чудовищных обвинений. Позвольте коротко изложить суть дела.
В 1929-1932 годах я учился в Институте Красной Профессуры вместе с Юдиным и Константиновым в одной группе, можно сказать, на одной учебной скамье. Во время учения, особенно в период известной философской дискуссии (1930-1931), мне пришлось резко критиковать недостатки в работе бюро первичной партийной организации Института, секретарем которого был Юдин, а членами Митин и Константинов. Критика касалась их неправильной позиции в философской дискуссии, которую они старались направить в русло узко теоретических, схоластических споров о словах и цитатах из Гегеля, Канта, Плеханова и других мыслителей, но уклонялись от резкой, серьезной постановки проблем связи философии и политики, единства теории и практики.
... С подобной же критикой выступали и многие другие коммунисты. Почувствовав, что партийная организация Института выразит им недоверие и изберет в партийное бюро других людей (что и имело место), Митин и Юдин прибегли к помощи Кагановича. Последний дал указание Фрунзенскому райкому партии вмешаться в дела партийной организации и оказать помощь Митину и Юдину. Воспользовавшись этим, Юдин и др. объявили всех, кто их критиковал, «шабалкинской группой», стали таскать этих людей по парткомиссиям, прорабатывать и т. п.
По окончании ИКП философии ЦК партии направил меня на Дальний Восток, где я трудился на партийной работе с 1932 до 1936 года (до ареста) в качестве зав. культпропа, сначала Приморского Обкома, а затем Крайкома партии. Одновременно вел научно-преподавательскую работу в ВУЗ'ах и редактировал журнал «Партийная учеба».
В напряженной практической работе на Дальнем Востоке, которая захватила меня всего без остатка, я забыл думать о Митине, Юдине и Константинове. Однако они меня не забыли и вспомнили через четыре года после окончания ИКП. Пользуясь своим, по сути дела, монопольным положением в редколлегии, эти лица превратили журнал «Под знаменем марксизма» в поставщика инсинуаций и клеветы против неугодных им людей.
В начале 1936 года в указанном журнале появились погромные статьи, в которых многим коммунистам «направо и налево» приклеивались ярлыки троцкистов, полутроцкистов, четверть троцкистов, правых оппортунистов и просто неблагонадежных людей.
Вскоре после этого начались аресты. Почти все коммунисты, перечисленные в статьях, были арестованы. В частности, был арестован и я, как глава никогда не существовавшей группы «шабалкинцев». Были арестованы профессора Дмитриев, Фурщик, Колоколкин, молодые философы-коммунисты, только что окончившие ИКП философии: Адамян, Лепешев, Токарев, Леонов, Тащилин, Базилевский, Евстафьев, Новик, Пичугин и многие другие.
Особенно злобствовали в клевете два автора журнала: В. Берестнев (ныне работник Научно-исследовательского Института философии) и Ф.В. Константинов (ныне ре-рактор журнала «Коммунист»). Эти борзые клеветники выдумывали чудовищные обвинения, облекая их в наукообразную форму, «философическую» терминологию, не заботясь о фактах и доказательствах.
Вот, например, что писал В. Берестнев в журнале «ПЗМ» № 4 за 1936 год: «Партийная организация ИКП философии за время 1930-1932 гг. провела серьезную борьбу (?!) против шабалкинской группы (Шабалкин, Новик, Ев-стафьев, Адамян, Леонов, Лепешев, Токарев, Амелин, Волошин, Колоколкин, Львов, Базилевский, Шевкин, Тащилин и др.)... Эта группа, прикрываясь крикливыми, демагогическими фразами, вела борьбу против линии партии в вопросах философии. Их антипартийная линия в философии перерастала в прямые выпады против руководителей нашей партии (например, Евстафьев, Колоколкин)» (стр. 142).
Ф.В. Константинов в том же журнале (№ 10 за 1936 год) писал, что группа Шабалкина «оказалась в одной контрреволюционной шайке с троцкистами, меныпевиствую-щими идеалистами и механистами (Дмитриев и Стэн, Шабалкин и Смирнов, Федотов и Лепешев, Васильев и Гарбер и т.д.)» (стр. 65), что «для нее характерно крайнее упрощенчество, вульгаризаторство и механицизм» (стр. 65), что она «подменяла ленинский этап философии звонкими фразами о политике» (стр. 66), что «они хотели упразднить диалектику, зная, что диалектика, по характеристике Ленина и Сталина, есть душа марксизма» (стр. 66). Но все это прелюдия к лейтмотиву статьи, к клеветническому «теоретическому» обоснованию чудовищного обвинения в терроре. «... Среди сторонников шабалкинской группы, а также среди некоторых меньшевиствующих идеалистов вынашивалась идеалистическая, волюнтаристическая точка зрения по этим вопросам. А волюнтаризм и терроризм — родные братья» (стр. 74).
В том же номере журнала В. Берестнев усиливает клевету Константинова. «Подвизавшаяся на философском участке так называемая шабалкинская группа в своем большинстве также оказалась группой врагов, группой контрреволюционеров-террористов» (стр. 122)... «Последующие события и привлечение к ответу главарей шабалкинской группы, оказавших изменниками и предателями, показали, что эта группа... превратилась в группу врагов народа, контрреволюционных террористов» (стр. 128).
Установка на подобную клевету исходила от редколлегии журнала, возглавлявшейся Митиным и Юдиным.
... Невозможно привести здесь все, что было написано этими «сложными» философами. Кто вульгаризатор, упрощенец, демагог, — судите сами. «Сложность» эта Вами вскрыта на съезде партии.
Отождествив свои ошибки и свою низкую философскую культуру с линией партии в вопросах философии, эти люди клевету сделали своей профессией. В своей гнусной деятельности они не затрудняли себя доказательствами и фактами. Тем более, что никаких фактов не было, их неоткуда было взять. Поэтому без зазрения совести они клеветали и лгали, лгали и клеветали. Пусть они вот теперь приведут один факт в доказательство своих чудовищных обвинений в предательстве, в терроризме, в измене Родине и в том, что будто я вел борьбу против линии партии в вопросах философии. Пусть они скажут — из каких грязных источников черпали грязные помои, которыми обливали честных и чистых коммунистов. Пусть скажут: для какой цели они серьезный философский журнал превратили в орган травли и дикой проработки своих же коммунистов, для чего они устраивали шабаш ведьм? Для чего и кому поставляли клевету?
На слезах, на крови и трагических страданиях своих же товарищей по партии эти люди делали свое благополучие и карьеру.
Страшен «итог» их «плодотворной» деятельности. У меня имеются полные основания утверждать, что Юдин, Митин и Константинов сознательно клеветали. Их никто не мог ввести в заблуждение, и им не спрятаться за мертвые спины злейших врагов народа Ежова и Берии. Юдин и Константинов знали меня, как свои пять пальцев, я знал их. В годы совместного учения мы бывали друг у друга. Им хорошо известна была моя биография, мои глубоко партийные настроения и взгляды. Так же они знали наших одноклассников по ИКП: молодого, талантливого философа, выходца из рабочих Новика Павла, старого члена партии, рабочего Евстафьева Алексея, шахтера Амелина Константина, простого рабочего парня Лепешева Петра и других.
Следственные органы, как я теперь установил, прочитав журнал «ПЗМ», предъявляли мне обвинения в соответствии с клеветой в журнале. Сначала мне предъявлена была статья 58, пункты 10 и 11, т.е. контрреволюционную агитацию и организацию. После же появления статей в журнале «ПЗМ» мне стали инкриминировать, кроме уже предъявленных обвинений, пункты 7 и 8 той же 58-й статьи, т.е. террор и вредительство.
Осужден я был по всем этим обвинениям.
Нет оснований предполагать, что Юдин, Митин, Константинов и Берестнев раскаялись в совершенных ими злодеяниях. По крайней мере в печати они нигде не выступали с критикой своих, мягко говоря, «ошибок». Они, как и все клеветники, то изображают из себя Иванов непомнящих, то принимают личину «борцов за линию партии» во всем правых и непогрешимых, то обманутых и введенных в заблуждение невинных агнцев. Как же можно доверять этим людям, беспринципным поклонникам любых богов, «разрабатывать» марксистско-ленинскую философию, нести в массы высокие идеи коммунизма и проповедывать самую справедливую, самую возвышенную, самую гуманную мораль?
Я прошу: 1) обязать Митина, Юдина, Константинова и Берестнева официально, через печать реабилитировать меня, а также всех других, которых они оклеветали, открыто и честно признать свои «ошибки», 2) привлечь этих лиц к партийной ответственности за ложь и клевету.
Член КПСС П.И. Шабалкин».
б) Объяснительная записка Митина, Юдина, Константинова и Берестнева в ЦК КПСС
«Ознакомившись с заявлением тов. Шабалкина от октября 1961 года, мы считаем своим долгом сообщить следующее: После постановления ЦК ВКП (б) о журнале «Под знаменем марксизма» в начале 1931 года, определившего задачи в области философской науки и борьбы на философском фронте, философская дискуссия приняла широкий размах. Идейная борьба партийной организации ИКП философии и естествознания в этот период была направлена как против лиц, пытавшихся отстаивать старые позиции и представленных так называемой группой Деборина, так и против ряда слушателей ИКП, к которым относился и тов. Шабалкин. Последние выступали против партийной организации ИКПФиЕ с обвинениями ее в недостаточно решительной борьбе с меныпевиствующими идеалистами группы Деборина, даже в примиренчестве к ней, допуская при этом разные выпады против руководства парторганизации, которое, по их мнению, недостаточно решительно и остро проводило в жизнь указания И. В. Сталина, данные им в беседе с бюро ячейки ИКПФиЕ. Парторганизация Института выступила против этих слушателей, которые толкали ее в сторону критики выводов, отвлекали от последовательного проведения в жизнь задач, поставленных ЦК ВКП(б) в области развития философской науки, критики механицизма и меньшевиствующего идеализма, а также в области перестройки работы по подготовке философских кадров.
Партийной организации ИКПФиЕ пришлось критиковать некоторые взгляды т. Шабалкина и других товарищей, допускавших вместе с ним теоретические ошибки и путаницу в вопросах о соотношении философии и политики, о роли Плеханова в философии, по вопросам диалектического материализма. Суть этих ошибок состояла в непосредственном отождествлении философии и политики, в отрицании философских работ Плеханова, что не могло не вызвать критики парторганизации ИКП.
Тов. Шабалкин пишет, что, якобы, по отношению к нему мы вели себя неправильно. Об отношении к нему и другим товарищам в этот период свидетельствует, например, тот факт, что после окончания Института Красной Профессуры в 1932 году ему, как и другим товарищам, разделявшим его точку зрения, руководство и парторганизация Института Красной Профессуры дали положительные характеристики. Известно также, что т. Шабалкин был направлен на руководящую партийную работу на Дальний Восток, где занимал пост заведующего Культпропотдела Крайкома партии. У нас в ИКПФиЕ с 1932 по 1936 год о так называемой группе Шабалкина почти не вспоминали, считая, что дискуссия о ней закончилась в 1932 году.
А в 1936 году, через четыре года после окончания ИКП и его работы на Дальнем Востоке, нам сообщили об аресте т. Шабалкина. Одновременно нам сообщили, что т. Шабалкин и некоторые другие слушатели ИКПФиЕ арестованы как «враги народа». После этого были опубликованы статьи против т. Шабалкина и ряда других товарищей, выступавших вместе с ним по философским вопросам. Мы, естественно, тогда были ошеломлены и возмущены ими, так как искренне считали, что если органы безопасности их репрессировали, значит они совершили тяжкие преступления против Советской Родины. Если учесть, что мы, как и абсолютное большинство членов партии, верили органам Госбезопасности и расценивали их тогдашнюю деятельность, как правильную и необходимую, то станет понятно наше состояние и наше отношение к тем, кого арестовали как «врагов народа». Именно этой обстановкой и фактом ареста объясняются характер и тон выступлений и статей.
После ликвидации культа личности, когда стали известны и поняты причины и суть массовых репрессий против честных коммунистов, стала понятна и та трагедия, которую пришлось пережить многим честным коммунистам, в том числе и тов. Шабалкину.
Таковы факты и обстоятельства.
15 июня 1962 г. Митин Юдин
Константинов Берестнев».
в) Второе письмо П. И. Шабалкина в ЦК КПСС
«Ознакомившись с «объяснением» от 15 июня 1962 года, которое дали в ЦК КПСС по поводу моего заявления академики Митин и Юдин, профессора Константинов и Берестнев, я пришел к выводу, что эти люди не поняли и не хотят понять духа решений XX и XXII съездов партии, что они вконец изолгались, потеряли всякую партийную честь и совесть, что они, вопреки партийному Уставу, встали на путь недостойной лжи и прямого обмана Центрального Комитета партии.
1. В «Объяснении» они пишут, что будто бы только после ареста «были опубликованы статьи против т. Шабалкина и ряда других товарищей, выступавших вместе с ним по философским вопросам», и что именно той обстановкой, верой органам госбезопасности и фактом ареста объясняются характер и тон их выступлений, статей.
Это — прямая ложь. Арестован я 1-го апреля 1936 года. А вот что они писали от имени Дирекции Института философии в январе 1936 года. Перед ними, де, стояла «необходимость разоблачать маневры классового врага в специфических областях теории, в их самых тонких, завуалированных формах... (группа Шабалкина)» (см. журнал ПЗМ № 1 за 1936 г. стр. 166).
Мало этого. Большинство товарищей, зачисленных ими в «контрреволюционную, троцкистскую, террористическую группу Шабалкина», были арестованы значительно позже выхода в свет четвертого номера журнала ПЗМ, в котором клевета получила наиболее концентрированное выражение. Этот номер вышел в апреле или начале мая 1936 года, а тов. Евстафьев А.Е. арестован был в начале 1937 года, тов. Базилевский Б.И. — в декабре 1936 г., тт. Колоколкин, Фурщик, Тащилин, Новик Павел и др. еще позже. Ну хорошо, по их словам, на Шабалкина они клеветали потому, что его арестовали органы безопасности, которым они слепо верили (хотя, как выше показано, и тут они лгут), а раз арестовали, значит было все позволено: «клевещи сколько влезет». Ну, а как же с теми, которые не были еще арестованы? Тут уж никак не свалишь вину на органы Госбезопасности. Каким критерием тут они "руководствовались? И почему ничего об этом не сказали Центральному Комитету в своем «Объяснении»?
Кроме того, никто не мог информировать Митина и др. в первой половине 1936 года о том, что «Шабалкин — террорист». Вначале мне вовсе не предъявлялось такого обвинения. В это время меня обвиняли по ст. 58, п.п. 10 и 11, т.е. «к-р агитация» и «к-р организация», о чем было написано в январском номере журнала ПЗМ. По этим обвинениям от Особого Совещания НКВД я получил 5 лет заключения в Исправтрудлагеря. Меня увезли в Соловки. И вдруг, во второй половине 1936 года меня снова берут на следствие и предъявляют, на основании клеветы, возведенной в журнале ПЗМ, уже п.п. 7 и 8 статьи 58, т.е. «вредительство» и «террор». Старый приговор отменяют «за мягкостью» и через Военную Коллегию Верховного Суда дают уже 15 лет тюремного заключения и 5 лет поражения в правах.
Требую ответа: какие имелись основания и факты у академиков и профессоров утверждать на страницах журнала ПЗМ в 1936 году, что Шабалкин — «троцкист, террорист и предатель»? Кстати, троцкистом, а тем более террористом и предателем, я никогда не был, и, в отличие от некоторых авторов «Объяснения», никаких колебаний от линии партии за всю мою партийную жизнь не допускал.
2. Академики и профессора в своем «Объяснении» ловко маневрируют: в одном случае, когда речь идет о разногласиях в вопросах философии, прикрываются спиной парторганизации ИКПФиЕ, в другом случае, когда речь идет об их клевете, прячутся за партию. Дескать, «мы, как и абсолютное большинство членов партии, верили органам Госбезопасности», и этим объясняется характер и тон выступлений. Разве дело в тоне, а не в клеветническом содержании статей и выступлений! Ведь об этом идет речь. Честный коммунист никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не должен клеветать. Это — аксиома ленинской Справедливости, элементарной партийной порядочности.
Да, «абсолютное большинство членов партии в те времена верили органам Госбезопасности», но не клеветали, и только ничтожное меньшинство, состоящее из карьеристов и подлецов, «хотели верить» и клеветали.
Все «Объяснение», помимо воли авторов, раскрывает истинные причины их злобной клеветы против меня и других товарищей, осмелившихся в 1930-1932 гг. критиковать «непогрешимое руководство» первичной организации ИК-ПФиЕ, то есть Митина и Юдина, стремившихся стать вне всякой критики.
3. Категорически отвожу лживое утверждение авторов «Объяснения», что будто бы в годы учения в ИКП философии, во время философской дискуссии 1930-1932 гг., я выступал «против партийной организации», именем которой прикрываются теперь академики и профессора и чего делать они не имеют никакого права.
Им не мешает вспомнить, как после постановления Центрального Комитета партии о журнале «Под знаменем марксизма», осенью 1931 года партийная организация в своем подавляющем большинстве склонилась к осуждению их беспринципной линии в философской дискуссии, как в дело вмешался Каганович, к защите которого они прибегли, как через Фрунзенский райком ВКП(б) (Рубен и Сев) были отменены результаты выборов партийного Бюро, как по указанию все того же Кагановича недостойными методами были навязаны новые выборы и соответствующая резолюция. Не мешает напомнить также, что большинство коммунистов-членов первичной организации ИКП того времени при помощи и содействии митиных и Юдиных впоследствии оказались за тюремной решеткой.
В своей книге «Боевые вопросы материалистической диалектики», вышедшей в 1936 году, академик Митин был вынужден признать, что только после постановления ЦК ВКП(б) о журнале ПЗМ от 25 января 1931 года «все вопросы на философском участке были подняты на необходимую принципиальную высоту», что до этого такой высоты не было. А ведь за это как раз их тогда и критиковали. Правда, на протяжении больше четверти века им так и не удалось «поднять на необходимую принципиальную высоту» философскую науку, и почти все года с 1931 и по 1962-й им приходилось признавать свои ошибки и делать их вновь. Но это другой вопрос, и о нем мы будем говорить в другое время.
4. Авторы «Объяснения» даже в мелочах лгут, выкручиваются и по-ноздревски подличают. Они пишут, что будто бы при окончании ИКП дали мне положительную характеристику и чуть ли не содействовали назначению меня зав. культпропом Крайкома ВКП(б). Во-первых, нелогично и неправильно давать положительную характеристику человеку, который по их же словам боролся против партийной организации. Во-вторых, на Дальний Восток я был послан на рядовую преподавательскую работу и там снизу выдвинут сначала членом Бюро и зав. культпропом Приморского Обкома партии во Владивостоке, а затем Крайкома партии в Хабаровске.
Авторы «Объяснения» пишут: Шабалкин и другие критиковали руководство парторганизации ИКПФиЕ за то, что оно «по их мнению, недостаточно решительно и остро проводило в жизнь указания И.В. Сталина, данные им в беседе по философским вопросам в декабре 1930 года» (см. «Объяснение»).
А вот что они же писали в журнале ПЗМ № 8 за 1936 год. Группа Шабалкина вела борьбу «против проведения в жизнь указаний, которые были даны товарищем Сталиным в исторической беседе по философским вопросам в декабре 1930 года». Спрашивается: где авторы лгут, где правду говорят?
Одно ясно, что тут конъюнктурная ложь, рассчитанная на уничтожение Шабалкина. Каждый знает, чем кончали те, кто был обвинен в ведении борьбы против указаний Сталина. В теперешней лжи они добиваются уже другого эффекта: «Смотрите, ведь он больший сталинист, чем мы, грешные!»
Авторы «Объяснения» утверждают, что Шабалкин допускал теоретические ошибки и даже путаницу. «Суть этих ошибок состояла в непосредственном отождествлении философии и политики, в отрицании философских работ Плеханова, что не могло не вызвать критики парторганизации ИКП» (см. [«Объяснение»]).
Требую доказательств, фактов. Нельзя позволить, чтобы академики и профессора голословно взваливали ошибки с больной головы на здоровую. Просмотрев все свои печатные работы того времени (статья «Философия» в Малой Советской Энциклопедии, «Исторический материализм как наука» изд. 1932 г. и др.), ничего подобного не нашел. Это прямой вымысел авторов «Объяснения». А вот в их деятельности подобные ошибки встречаются сплошь и рядом. Достаточно сказать, что всякий, кто критиковал их философские ошибки, сразу нее попадал в разряд «врагов народа», «троцкистов» и «правых». Это ли не отождествление философии и политики! Нечего и говорить о Плеханове. Всей партии известно, с каким энтузиазмом они проводили указания Сталина о критике философских работ Плеханова и с каким пафосом игнорировали указания В.И. Ленина по этому (как и по многим другим) вопросу.
Более чем за 30 лет своей философской, руководящей деятельности Митину, Юдину и Константинову из-за догматизма и прислужничества перед культом Сталина, как известно, так и не удалось по-настоящему связать философскую науку с жизнью и борьбой Советского народа, за что уже в 1930-1932 годах они подвергались основательной критике. Причина — они оторвались от жизни и не знают ее.
5. Здесь не место разбирать все философские и политические ошибки, допущенные данными академиками и профессорами за минувшие годы, и следует решительно отвести их попытку направить все дело в русло чисто теоретических, философских споров.
Речь идет о конкретном вопросе — о клевете, допущенной ими против честных коммунистов, в том числе против меня, в 1936 году. О клевете, которая послужила поводом и основанием для ареста, осуждения, а затем и гибели целой плеяды молодых философов-коммунистов, верных сынов Партии и Родины.
За это преступление академики Митин и Юдин, профессора Константинов и Берестнев должны понести заслуженное наказание.
1 июля 1962 г. Член КПСС (Шабалкин П. И.)
2. Из стихотворения М. Рылъского «Зимние записки»
А. В. Снегов передал мне стихотворение крупнейшего украинского писателя и поэта М. Рыльского, опубликованное еще 8 января 1962 года в газете «Вечерний Киев» (перевод Д. Дадина). Это стихотворение о доносчиках сталинских времен.
«... Братоубийцы с потными руками ... Сердца, что сажа, у таких черны. Они строчили анонимки вечерами И пробивались через них в чины.
И еще ходят! И земля их носит! И мы еще им руку подаем! Кровавый пот не покрывал их проседь, И груз раскаянья не лег на них ярмом.
Не снятся дети, что осиротели, И матери, что плачут на заре. Они живут, они в отменном теле, Не пойманы в нечестной той игре.
Хоть презирают подлецов в народе, Клеймит продажных гневная молва, У них есть щит: не вор, коль на свободе, У них есть меч: фальшивые слова.
Но стать людьми у них надежды нет, И ветер вечности не с ними. Пускай сотрется их змеиный след! Пускай доносчиков испепелится имя!
3. Об ответственности работников сталинских лагерей
Созданный Сталиным и его ближайшими помощниками страшный конвейер по уничтожению миллионов неугодных им людей включал не только доносчиков, следователей, судей и прокуроров. В этот конвейер был в той или иной степени втянут весь государственный и партийный аппарат, в котором один слой или одна группа работников принимала участие в уничтожении другого слоя или другой группы работников. Кончался этот конвейер, как правило, в «исправительно-трудовых» лагерях (если не говорить, конечно, о тех сотнях тысяч людей, которых расстреливали сразу же после приговора).
К вопросу об ответственности лагерных больших и малых начальников и «обслуги» нужно подходить дифференцированно. Многие солдаты, призванные по мобилизации, были направлены на охрану лагерей, они дежурили на сторожевых вышках и почти не общались с заключенными. Эти солдаты могли верить, и в большинстве своем в действительности верили, что они сторожат «врагов народа», опасных «шпионов» и «диверсантов». Другое дело лагерная администрация и вохровцы. Эти люди не только старательно выполняли преступные инструкции и приказы (режим в сталинских лагерях был преступным вне зависимости от того, к кому он применялся — к действительным преступникам или же к ни в чем не повинным людям). Обладая практически неограниченной властью над заключенными, многие лагерные начальники (хотя, конечно, не все) издевались и измывались над этими людьми, обворовывали их, избивали, а в 1938-1945 гг. нередко и убивали тысячи и тысячи людей. Когда охранник бьет ослабевшего на непосильной работе человека и убивает его, то не важно, верит ли этот охранник, что он убивает настоящего или мнимого врага народа, ибо в любом случае этот охранник совершает преступление. Не оправдывает охранника в данном случае даже и приказ командира, ибо речь идет о выполнении заведомо преступного приказа. Единственным «смягчающим обстоятельством» для лагерной администрации является, по-видимому, тот факт, что работники этой администрации подбирались (возможно, это было результатом своеобразной селекции) из числа людей тупых и малограмотных, крайне неразвитых как с умственной, так и с моральной стороны. Многие из них были убеждены; что они делают полезное для страны дело. Жизнь для них в лагере часто была также не слишком сладкой, и им не хочется сейчас думать, что все это было не на пользу, а во вред стране и обществу, что сами они являются пособниками страшного преступления. Во всем этом также есть какой-то трагизм, никто не хочет думать о том, что жизнь прожита зря. Все бывшие и нынешние работники лагерной администрации встретили крайне враждебно появление повестей Солженицына, Дьякова и некоторых других. В этом отношении весьма показательно и поучительно письмо сотрудницы одного из лагерей А. Ф. Захаровой в редакцию газеты «Известия». Ниже мы приводим это письмо с небольшими купюрами.
«Главному редактору «Известий» г. Москвы.
Я, Захарова Анна Филипповна, сотрудник Министерства охраны общественного порядка с 1950 года. Была комсомолкой, с 1956 года — коммунист. Прочитав произведение А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», была возмущена до глубины души так же, как я думаю, и все читатели-сотрудники МООП. Я хотела сразу писать в издательство художественной литературы в Москву, но все как-то времени не было свободного. А прочитав еще произведение Б. Дьякова [Октябрь, 1964, № 7] о том же самом — «Повесть о пережитом» — решила написать, хотя дорого время. Обсуждая статью, вернее данные произведения, с читателями-работниками МООП, я слышала ото всех только возмущение, горячее, негодующее. И у меня у нее не стало терпения молчать.
Ну, поймите, чем виноваты сотрудники, офицерский состав, которых так порочат бывшие заключенные, хотя они и были невинно осуждены? Тем, что они призваны партией и народом нести самое тяжелое бремя нашего времени — работу с преступным миром? Мы, сотрудники, живя на периферии, лишены всех элементарных человеческих условий против жителей городов и районов. У нас подчас нет достаточного питания, жилья, не говоря уже о благоустроенных квартирах. Настоящих школ, библиотек. О театре и различных спортивных учреждениях уже и речи не надо вести. Это для нас роскошь.
Мы работаем, собственно, с отходами общества — преступниками. Ведь представьте себе. Работает в одном из коллективов человек. Пьянствует, дебоширит, ворует, грабит, убивает и т. д. С ним коллектив помучается, помучается и как худшего из худших, мешающего нормально жить и работать, передает его в суд. И вот эти «сливки» общества в лагере. Можете себе представить, каково с ними работать? А нам приходится. А мы что — не такие нее советские люди, чтобы нормально жить и работать? Разве мы не такие, как все, не должны пользоваться благами, которые завоевали наши отцы и дети? Мы тоже хотим жить спокойно, красиво, среди нормальных условий, среди нормальных советских людей. Но нас призвала партия, народ вверил нам наитяжелейшую участь, и мы несем ее ради блага всего народа, ради спокойствия его. Так почему же нас чернят? И почему наши органы разрешают издеваться над работниками МООП, втаптывать в грязь все их заслуги? Это нечестно! Ведь у нас многие офицеры — старые коммунисты, отслужили свое и ушли на пенсию с инвалидностью от этой ужасной трудной работы. И вот теперь оскорбляют его благородный труд, на котором он оставил свое здоровье, да и собственно — жизнь, да за что?
Причем здесь, скажем, сотрудники? Они только выполняли, что с них требовали положения, инструкции, приказы и т. д., как в любом учреждении, на фабрике, на заводе. От себя, на месте, ничего не придумывали, пользуясь бесконтрольностью или временем культа личности. Это не наша вина, не вина рядовых работников, офицеров, коммунистов и т. д., что велась такая политика. Так за что же их оскорблять? За то, что нам здесь с каждым годом становилось все труднее работать с преступным миром? Так как они (заключенные), пользуясь гуманностью нашей политики, стараются всячески поиздеваться над сотрудниками лагерей и колоний. Они в любое время и любого работника могут в лицо оскорбить при всех, и им за это ничего не будет, кроме того, что предусмотрено небольшими возможностями начальника подразделения. Заключенные могут каждого из нас свободно обозвать бериевцем, наговорить такое в адрес коммунистов, что и передать нельзя. И к ним меры не принимают, нужно действовать путем разъяснения. И ему разъясняют. Но разве закоренелый преступник поймет? Есть, конечно, среди осужденных, которые ведут себя примерно. Но в основном они все настроены враждебно.
В моем письме невозможно все рассказать, как нам с ними трудно работать. А благодарности получается никакой. Наоборот, напишет один из заключенных письмо и такое сочинит на администрацию, так все события одно с другим сложит, что вышестоящее руководство принимает это все за чистую правду. Посылают комиссии, представителей от прокуратуры и пр., которые все на месте проверяют, берут объяснительные с сотрудников, допрашивают и т. д. Этим самым нервируют работников, а после выяснения получается, что факты не подтвердились. Представляете? Как здесь можно нормально работать? И таких писак много. И так вот, в лихорадке почти все время приходится работать. Да разве можно все описать, объяснить? ... Я 13 с половиной лет на трассе работаю с заключенными, так же как и мой муж майор Захаров, он уже здоровье потерял, работая с преступным миром, так как здесь вся работа поставлена на нервах. Мы бы и рады уже отдохнуть, так как муж уже отслужил свое, но не отпускают. Коммунист — офицер, долг службы обязывает. А разве мы не имеем права жить и трудиться среди положительных советских людей? Разве мы не имеем права дать своим детям настоящего воспитания, если сами ничего не видели. А нас теперь за все наши невзгоды чернят, отбивают нам руки в дальнейшем работать. Как это несправедливо!
Перейду непосредственно к произведению Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Солженицын называет оперативного уполномоченного «кумом». Что это значит? Кто ему дал право оскорблять должность, назначенную по штатам МООП РСФСР? Или так положено у писателей — искажать? На этой должности кто-то обязательно офицер, большей частью коммунист. И в настоящее время они есть. И действительно он насчет «кума» загнул, как сам писатель выражается. По Солженицыну выходит, что если кто-то из заключенных более сознательных и осознал свою вину перед Родиной, сделает, как ему совесть позволит, т.е. скажет оперативному уполномоченному, что кто-то из преступников замышляет или побег, или убийство, или еще какое преступление, то Солженицын считает, что это «береженье на чужой крови». Вот это патриот, нечего сказать.
Я работала с контингентом 58 статьи, и ничего подобного не было, как пишет Солженицын. Только то и было, что некоторые заключенные, как я выше сказала, более сознательные, вскрывали оперативному уполномоченному еще ряд преступлений перед Родиной — убийц, полицаев, предателей и т.д., так за это советский народ должен сказать только спасибо этим осознавшим заключенным. А Солженицыну, видите ли, это не нравится.
Теперь об отбое и подъеме. Подъем и отбой — это распорядок дня, и без этого в лагере нельзя. Не будет распорядка дня — не будет и порядка в лагере. Распорядок дня также предусмотрен определенной инструкцией, и как было раньше, так продолжается и теперь. Да иначе и нельзя. А Солженицын хотел, вероятно, чтобы в лагере был хаос, не существовало никакого порядка. Такого быть не может.
... А насчет надзирателей, как Солженицын отзывается. «Раздевшись до грязных гимнастерок». Можно подумать, что это были не в формах, предусмотренных МООП РСФСР, а какие-то бродяги, которые живут на необитаемом острове без начальства, командиров и т.д.
И что значит, надзиратели дураки? Они службу несут, и что от них требуют — они обязаны выполнять.
А что представляет собой герой произведения? Сразу можно догадаться, что был этот Шухов, когда он, вымыв полы в надзирательской, бросил невыжатую тряпку на печь, а грязную воду вылил на дорожку, туда именно, где ходило начальство. Это говорит о том, как он уважает советских людей — коммунистов и как он бережет социалистическую собственность. Если каждый заключенный будет так в бараках воду лить, что останется через пять лет от него? Погниет все, и государство опять строй, готовь народные денежки. А Солженицын доволен.
Понятно, что герой произведения Шухов с таким настроением к советским людям только и надеется на санчасть, чтобы как-то увильнуть от работы, от искупления своей вины перед Родиной. А ведь он находится в исправительно-трудовых лагерях, пусть даже и невинный, так он должен, как настоящий советский человек, как коммунист, показать всем пример, зажечь остальных, а не разлагаться и других не разлагать. Да и почему, собственно, человек должен увиливать от физического труда, пренебрегать им?, Ведь у нас основа советского строя — труд, и только в труде человек познает настоящую свою силу. А здесь, как мы видим, герои этих произведений боятся труда, со страхом к нему относятся, им кажется страшным идти на лесоповал. Миллионы наших советских людей трудятся на лесоповале и восхваляют этот труд, и не под винтовкой идут, а по велению сердца идут на этот тяжелый, но благородный труд.
Теперь о «шмоне», или обысках, как правильно нужно выражаться. Они и сейчас есть, иначе нельзя. Ведь заключенные все, что можно, стремятся унести за зону и продать или променять на чай, водку и т.д. Вокруг нас работают разные вольные люди, чаще всего такие же бывшие заключенные, и они любыми средствами хотят помешать лагерной администрации строить правильную работу в лагере. Поэтому заключенные стремятся унести лагерное имущество, а ведь оно государственное, разные письма с клеветническим характером на коммунистическую партию и советское правительство, а также по разным преступным связям и т.д.. И администрация обязана оградить от этого, иначе она свою миссию не выполнит, не выполнит те указания, которые предопределены инструкцией о режиме и содержании заключенных. А если бы это разрешили и не делали обыска, то заключенные бы наделали таких преступлений, что народ долго бы помнил о своей ошибке, все разрешать заключенным. Ведь сами авторы пишут, что были и преступники в лагере — грабители, убийцы, контрреволюционеры и невинные, а как администрация должна была отличить — кто виноват, а кто нет?
. .. Солженицын так в своем произведении описывает всю работу лагеря, как будто бы там и партийного руководства не было. А ведь и ранее, как сейчас, существовали партийные организации и направляли всю работу, согласно совести. Ведь никто не знал, что велась неправильная политика, проводимая Сталиным, это отразилось только на суды, что невинно осуждали по 58 статье и на режим содержания: были решетки на окнах, замки на бараках, номера на одежде. А сотрудники здесь причем? Эти же люди, что работали тогда, в основном работают и сейчас, добавилось, может быть, процентов 10, и все, и за хорошую работу поощрялись не раз. Являются на хорошем счету, как работники. Вот хотя бы взять тов. Лихошерстова, о котором пишет автор статьи «Повесть о пережитом». В настоящее время т. Лихошерстов — капитан, секретарь парторганизации, трудится в сельхозе, выполняет намеченное партией мероприятие по крутому повышению сельского хозяйства. И, представляете, как ему трудно сейчас работать, когда о нем такое пишут.
Вот сейчас, например, идет такой разговор, что Лихошерстова будут разбирать и чуть ли не привлекать. Да за что? Хорошо, что если это только разговор, а не исключена возможность, что и додумаются до этого. Вот уж это произведет настоящий фурор среди сотрудников МООП, если можно так выразиться. Разбирать за то, что он выполнял все указания, которые давались сверху? А теперь он должен отчитываться за тех, кто давал эти указания. Вот это здорово! Получается, как в русской поговорке: «Всегда стрелочник виноват!».
И какой вздор пишет Солженицын, что начальник режима носил плетку, чтобы бить заключенных! Не знаю, где такое было. Я с 1950 до 1954 года работала с политическими заключенными, и у нас, наоборот, с ними только гуманные отношения были. Попробуй только кто из администрации скажи что-нибудь на них грубое, так сразу с работы снимут или еще что, не то, что телесные наказания. Ведь мы все прекрасно знаем, что телесные наказания в нашей стране отменены с приходом советской власти, а здесь Солженицын придумывает такое, что в лагерях было такое беззаконие и издевательства, как будто бы здесь работали не советские люди. Надо понимать так, что он специально настраивает народ на органы МООП, будучи сам озлобленным на них.
. .. Или солдат он называет «попками». Да что это значит? Советский солдат и попка. Да что это за издевательство? Их призвали в ряды Советской армии. Одних направили в авиацию, других во флот, этих в охрану. Не по их воле или желанию. Им зачитан устав, и они как военнослужащие обязаны подчиняться воинскому уставу, где бы они ни были. А Солженицын над ними насмехается. И сейчас также существуют конвойные войска, также несут службу по охране преступников. Выходит, солдаты виноваты в том, что их при распределении направили в лагеря? Все равно кто-то здесь должен быть. Да и, мне кажется, не позорно охранять мирный труд советских людей. А по Солженицыну получается, что ниже позора быть не может.
.. . Или еще один момент хочется отметить по произведению Солженицына. Как он говорит о питании заключенных. «Из земли еды не выколотишь больше, чем начальничек тебе выпишет, не получишь». Пишет так, как будто бы начальник лагеря в этом хозяин. Существует единая норма всесоюзная, и начальник здесь никакого отношения не имеет, ему сколько выпишут на заключенного, столько он и получит. Будет вдвое больше норма, будет и начальник выписывать вдвое больше. Неужели, еще раз повторяю, здесь нужно иметь очень умную голову, чтобы додуматься хотя бы до этого.
Просто удивляешься, сколько желчи в этом произведении против администрации лагеря, насмешек, издевательств, унижений и т. д. Дальше об этом же. «Здесь воруют, и еще раньше на складе воруют ...» Как будто бы вольнонаемные, советские люди, работающие в лагере, все собрались воры, как будто бы здесь и честных людей нет, контроля и т. д. Здесь, наоборот, каждый работает и знает, с кем имеет дело, и сам никогда на это не пойдет, потому что уверен, что и сам там же будет. Если кто и своровал где-то, может и были такие случаи по Союзу, в Озерном, я знаю, не было, так такие работники сами давно за проволокой. А Солженицын всех подряд обливает грязью и называет ворами.
Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!
Вебредактор и вебдизайнер Шварц Елена. Администратор Глеб Игрунов.