Вестник РСХД, Париж-Нью-Йорк, № 95-96, I - II, 1970г. Стр. 75 - 92

А. КРАСНОВ-ЛЕВИТИН

О ПОЛОЖЕНИИ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

ПИСЬМО[1] ИЗ МОСКВЫ АНАТОЛИЯ ЛЕВИТИНА-КРАСНОВА,

АДРЕСОВАННОЕ ПАПЕ ПАВЛУ VI В ВАТИКАН

Его Святейшеству, Павлу VI,

Блаженнейшему Папе, Архиепископу Римскому,

Верховному Первосвященнику.

Ваше Святейшество, Великий, Блаженный,

Святейший Отец и Господин!

Недавно мы здесь, в далекой Москве, в день Вашего семидесятилетия[2], присоединили свои молитвы к молитвам Церкви о здравии и благоденствии Вашего Блаженства.

Уже тогда я решил обратиться к Вашему Блаженству и повергнуть к подножию Вашего Апостольского Престола свои самые задушевные мысли.

Мне, конечно, хорошо известна и понятна та пропасть, которая отделяет Отца князей и королей от рядового человека, школьного учителя, лишенного возможности работать по специальности из-за своих религиозных убеждений. Однако, последнее время на Западе много пишут о нашей Церкви — и в этой связи анализируют мои статьи, посвященные церковным темам, опубликованные под псевдонимом «Краснов».

Все написанное за последнее время о Русской Церкви на Западе как католическими, так и не католическими (главным образом эмигрантскими) авторами свидетельствует не только об интересе к нашей Церкви (интересе, за который мы можем быть только благодарны), но и о том, что на Западе очень плохо представляют себе психологию современного русского человека и положение Русской Церкви. Об этом же свидетельствуют и ежедневные передачи Ватиканского радио на русском языке.

Да будет же выслушан голос человека, который никогда в жизни не думал ни о чем, кроме блага Церкви.

Мне никогда не приходилось говорить ни с одним иностранцем, но иностранцы говорят обо мне. Я не могу обращаться к кому-либо из них и не знаю, как это сделать. Подумав и помолившись, я решил обратиться к Великому иностранцу, поставленному Богом столь высоко, что по сравнению с этой высотой кажутся чем-то совершенно незначительным все земные различия.

* * *

Будучи религиозным человеком с раннего детства, я еще в юности познакомился с произведениями великого русского философа Владимира Сергеевича Соловьева — и еще с тех пор соединение Церквей стало самой горячей мечтой моего сердца.

Я не последовал за Вл. Соловьевым в признании им догмата папской непогрешимости и остался сыном Восточной Православной Церкви, которой я бесконечно благодарен за те великие духовные блага, которые она мне сообщила. Однако, догмат папской непогрешимости является единственным средостением, отделяющим меня от Католической Церкви. Ибо ничего противоречащего православию я не вижу ни в других догматах, принятых Католической Церковью, ни в признании Папы Верховным Первосвященником Вселенской Церкви. Церковь имеет одного лишь невидимого Главу — Сладчайшего Иисуса, но вполне может иметь видимого Первосвященника, символизирующего ее единство, вознесенного над народами, чуждого каких-либо национальных и политических пристрастий.

Как мне кажется, таких взглядов держится и множество людей в Русской Православной Церкви. Но, разумеется, больше всего меня заботит судьба моей страны и моей родной Русской Церкви. Служить этой Церкви пером — смысл моей жизни. Не думать о ней — для меня все равно, что не дышать. О Русской Церкви я буду писать и сейчас. Пусть во всех концах земли узнают о ее внутренней, сокровенной жизни.

Мы, верующие христиане Земли Русской, живем в условиях, весьма отличных от условий всех других стран. Мы живем при строе,   сложившемся   после   Октябрьской   революции,   потрясшей весь мир 50 лет назад.

При оценке этого строя следует быть, прежде всего, объективными и справедливыми: нельзя изображать советский строй как рай, сошедший на землю, и нельзя малевать его сплошными черными красками. И то и другое неверно. Советский строй покоится на здоровой основе: отсутствие частной собственности на средства производства, отсутствие поэтому в СССР богачей-капиталистов, банкиров, купцов, короче говоря отсутствие буржуазии — это, безусловно, огромное историческое завоевание народных масс. Нельзя также забывать об огромной работе, проделанной по строительству промышленности, по ликвидации неграмотности (я сам в молодости отдал много сил этому делу) и об огромной заслуге русского народа перед всем человечеством — в победе, одержанной над фашизмом.

В то же время советский строй породил сталинскую тиранию, ежовщину и бериевщину — величайшие преступления перед человечеством. И сталинский террор прошел не бесследно: за тридцать лет выросло поколение бюрократов, привыкших к бесконтрольной власти, и поколение людей, привыкших к подчинению, запуганных и робких.

Но сейчас идет новое поколение, уже не знавшее Сталина, и самое интересное сейчас на Руси — молодежь. Молодежь тянется к культуре, к знаниям, напряженно ищет смысла жизни. Чудесная, добрая, благородная русская молодежь! Помоги ей, Господи!

Чего хочет русская молодежь? Ответить можно лишь двумя словами: она хочет социалистической демократии. Социалистическая демократия в нашей стране — это не просто лозунг, это единственно возможная реальность на ближайшее столетие.

Наш народ не хочет капитализма, он настолько отвык от него, что учителям приходится в школах тратить много времени для того, чтобы объяснить старшеклассникам, что такое капиталисты и кто такие помещики и чем они отличаются друг от друга. Сторонник капитализма в СССР представляет собой такой же анахронизм, как роялист во Франции, сторонник восстановления колониальной системы в Индии и как сторонник возвращения Северной Америки в лоно Британской Империи. В то же время русский народ и особенно русская молодежь ненавидит сталинизм и маоизм во всех их проявлениях и вариантах. Они хотят полной свободы в мнениях, свободы научного исследования, свободы философских и религиозных убеждений. Экономика без частных хозяев и полная свобода мнений — это и есть социалистическая демократия.

* * *

В дореволюционное время в демократической литературе любили цитировать Н. Г. Чернышевского, который утверждал, что история — это не Невский проспект (название главной улицы в Питере) — не свободная, широкая, ровная трасса. История идет рытвинами и ухабами, и Господь ничего не дает ни людям, ни народам даром — Богу не нужны ни люди, ни народы — дармоеды.

Основой основ христианской социологии мне представляется притча о талантах. Русский народ никогда не был ленивым рабом, прячущим свой талант в тряпицу и зарывающий его в землю. Не является он таким и сейчас. Это смелый, трудолюбивый, творческий народ. И сейчас он (в лице своей молодежи) смело борется за социалистическую демократию. Движение за социалистическую демократию, за ее полное торжество становится с каждым годом все более мощным, широким, организованным и отважным. В 1956 году, вернувшись из заключения, в котором я пробыл 7 лет, и вернувшись в ту самую школу, в которой я преподавал до ареста, я буквально не узнал молодежи, настолько она после смерти Сталина и XX съезда партии стала более зрелой, понимающей жизнь, свободолюбивой и смелой. И этот процесс продолжался и углублялся с тех пор с каждым годом. Процесс внутреннего обновления русского народа идет семимильными шагами, и уже близок час, когда Русь станет «самой яркой демократией мира», как это предсказывал Горький.

И совершенно особое место занимает в этом процессе религия.

За годы, прошедшие от Октябрьской революции, в СССР в значительной степени исчезла традиционная религиозность.

Сейчас идет уже третье послереволюционное поколение.

Поколение дедов, жившее в эпоху революции и сделавшее революцию, не относилось к религии равнодушно — в лице наиболее передовых и энергичных своих представителей оно страстно ненавидело Православную Церковь, видя в ней главную опору царского режима. Эта страстная ненависть к Церкви порой переходила в неистовый антирелигиозный фанатизм. Одно из самых ужасных воспоминаний моего детства — часовня на Крестовском острове в Петрограде (ныне Кировские острова) с поваленными на пол иконами, причем на всех иконах были выколоты на ликах глаза. Священник в те годы не мог буквально показаться на улице: его встречали глумлением и улюлюканьем.

В Отечественную войну у меня на фронте погиб двоюродный брат Георгий Романов. Он погиб под Смоленском, и я каждый день поминаю его в молитвах. Однако, наши с ним отношения были отравлены с самого раннего детства из-за страстной ненависти, которую он питал к религии, из-за тех ужасных, похабных антирелигиозных песен, которые он распевал и которые я даже и теперь не могу вспомнить без содрогания. Мой брат не был исключением — он был очень типичным юношей того времени, этот русский мальчик с лицом, усеянным веснушками, с белыми, как лен, волосами, с неиссякаемым запасом веселости и добродушия.

Второе поколение — поколение «отцов», к которому принадлежу я, относилось и относится к религии несколько иначе: мы воспитывались и жили в ту эпоху, когда религия была загнана глубоко под спуд, абсолютное большинство храмов было закрыто, священнослужители были заперты в тюрьмы, борьба с религией велась чисто административными методами, о религии было не принято говорить громко, — тихими, неслышными, медленными шагами уходила она из жизни. Ф. М. Достоевский ввел в русский язык новый глагол «стушеваться». «Стушеваться» значило уйти — объясняет он этот глагол — но уйти не с шумом, а тихо, незаметно, погрузиться в ничто»... Религия в предвоенные годы стушевалась в умах огромного большинства русских людей (особенно среди советской интеллигенции), и лишь Отечественная война вызвала могучую волну религиозных настроений в народных массах, показав, что исчезновение религии лишь кажущееся, что религия подспудно существует. Однако, полное отсутствие религиозного воспитания и религиозной проповеди сделали свое дело: второе послереволюционное поколение — это наиболее чуждое религии поколение из всех когда-либо живших на земле, — оно ее не ненавидит, оно ее игнорирует и не замечает.

Совершенно особое место по отношению к религии занимает современная молодежь — третье послереволюционное поколение. Как правило, это все люди, не имеющие никакого представления о религии, получившие четко выраженное антирелигиозное воспитание. Как это ни может показаться странным, это имеет свои не только отрицательные, но и положительные стороны для религиозной пропаганды. Положительной стороной является то, что современная молодежь совершенно не знает тех отрицательных сторон дореволюционного православия, которые в наибольшей степени вызвали ненависть и озлобление среди народа. Она не помнит того времени, когда религия навязывалась принудительно, когда церковь была официальным институтом, являвшимся опорой царизма. Они не помнят дореволюционного духовенства, представлявшего собой наследственную касту, среди которого поэтому было очень много людей, посвятивших себя служению Церкви без всякого внутреннего призвания, по инерции, и относившихся к своим обязанностям с чисто ремесленным безразличием. Молодежь наша часто безрелигиозна, часто заражена антирелигиозными предрассудками, вследствие которых она рассматривает религию как порождение темноты и невежества. В ней, однако, нет антирелигиозного фанатизма и озлобления ее дедов, и все попытки профессиональных антирелигиозников во времена Хрущева раздуть антирелигиозный фанатизм окончились полным провалом. В ней нет и полного нежелания знать или замечать религию, в ней нет того холодного, презрительного равнодушия, которое характерно для отцов. Средний представитель молодого поколения относится к религии со смешанным чувством недоверия и интереса. Мы сказали сейчас о среднем представителе молодого поколения. Однако, метод средних чисел является, по уверению экономистов, порочным даже тогда, когда речь идет об определении материального уровня жизни людей. Еще более неправильно было бы применять этот метод, когда речь идет о сложных психологических процессах.

Современная молодежь на Руси — неспокойная молодежь, она бурлит и страстно ищет, и религиозный порыв является характерным для довольно значительного количества юношей и девушек. Не будет преувеличением сказать, что у этих юношей религиозный порыв по своей силе и интенсивности не уступает огненному энтузиазму древних христиан. Все учащаются случаи, когда принимают крещение здесь, в Москве, сыновья коммунистов и даже старых чекистов. Довольно часты случаи крещения лиц еврейской национальности. Глядя на этих людей, пришедших к Церкви со стороны, которые еще несколько лет назад не имели ни малейшего представления о религии, глядя на этих юношей и девушек, приход которых к религии обычно порождает острые семейные коллизии, ведет к бурным ссорам (иногда даже к полному разрыву) слова:

с   родителями,   —   невольно   вспоминаешь   евангельские

«Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3,8).

Официальная Церковь, как известно, не занимается у нас миссионерством; высшее духовенство остерегает от миссионерства священников — и если отдельные священники все-таки приводят людей к вере, то это они делают за свой страх и риск, не встречая в этом никакой поддержки у епископата.

В большинстве случаев процесс обращения людей ко Христу происходит стихийно, и особая роль принадлежит в этом процессе мирянам. Апостолат мирян, о котором столько говорили на последнем Ватиканском Соборе, о котором столько пишут сейчас на Западе, — уже в течение ряда лет осуществляется у нас, на Руси. В подавляющем большинстве обращений священнику лишь принадлежит роль совершителя таинства крещения, самое же обращение и катехизация (приготовление ко крещению) идет часто помимо духовенства.

Вновь пришедшими к Церкви молодыми людьми овладевает обычно жажда прозелитизма, — и они, в свою очередь, приводят к Богу других юношей и девушек — своих товарищей и друзей. Часты случаи, когда пришедший к вере юноша обращает ко Христу будущую свою спутницу жизни — и возникает христианская семья, состоящая из двух молодых людей, недавно еще совсем неверующих. Не желая быть голословным, я приведу здесь несколько примеров таких обращений к Богу.

Несколько лет назад к простой, пожилой женщине зашел ее сосед, молодой инженер-физик, только что окончивший институт, недавно женившийся и ставший отцом.

— Я знаю, вы верующий человек, — сказал он, — не можете ли вы мне рассказать о Боге? Дело в том, что философия диалектического материализма меня, как физика, не удовлетворяет. И я бы хотел знать точку зрения верующих людей.

— Да ведь я не сумею, — сказала женщина.

— Скажите, как сумеете.

После этого начались беседы инженера с соседкой, вскоре женщина привела своего знакомого, религиозного человека, более, чем она, сведущего в богословии, и беседы приобрели более  систематический и серьезный характер. Через два месяца инженер говорит своей жене:

— Ты знаешь, после долгих размышлений я решил креститься.

Ответ жены:

— А я уж неделю назад крестилась и крестила нашего ребенка.

Молодой человек К., восемнадцатилетний комсомолец, сын работника КГБ, примерно в это время случайно зашел в Богоявленский Елоховский собор (кафедральный собор в Москве). Здесь он увидел большое количество богомольцев, подходивших к мощам Святителя Алексия, покровителя Москвы. Из любопытства подошел и он. У мощей стоял престарелый архимандрит Зосима, строгий аскет, ныне умерший. Он пристально взглянул на юношу и спросил: «Ты некрещенный?».

— Да, я некрещенный.

— Поезжай в П. к священнику X. Он тебя крестит.

Молодой человек отправился в пригородный храм, который указал ему архимандрит, вскоре принял крещение и стал затем горячим проповедником христианства. Правда, через некоторое время он вновь охладел к вере (в беседе со мной он сказал, впрочем, что свой отход от веры он не считает окончательным), — это, однако, единственный случай охлаждения к вере неофита, который я видел.

Примерно в это же время принял крещение татарин А. под влиянием своих бесед с пожилой религиозной женщиной-портнихой. А. вскоре женился на русской женщине, которую он привел к вере — и вот уже в течение нескольких лет супруги ведут строго христианский образ жизни, ежемесячно причащаются Святых Тайн, посещают церковь, оказывают большое внимание религиозным вопросам.

Молодой человек Е. — сын директора завода, отец и дед которого являются коммунистами, несколько лет назад (шестнадцатилетним мальчиком) пришел к вере. Его приход к вере вызвал резкое столкновение с родителями, в результате чего последовал уход молодого человека из дома. Вскоре, однако, Е. вернулся домой, его взаимоотношения с отцом приняли более нормальный характер, хотя обе стороны остались при своем мировоззрении. В прошлом году он женился, причем жена его приняла крещение за месяц до брака.

Товарищ этого молодого человека, физик, еврей Л., ищущий, пытливый юноша, в течение нескольких лет «блуждал по мировоззрению», увлекся Фрейдом, затем изучал Ницше, потом набрел на Бердяева. Бердяев оказался прекрасным миссионером: Л. перешел от него к Евангелию. В данное время молодой христианин (так же, как и Е., он сын, внук и племянник коммунистов — причем коммунистом был не только его дед, но и бабушка) ведет строго церковный образ жизни. Три месяца назад он женился на молодой девушке, дочери фанатичных атеистов, принявшей крещение (к ужасу своих родителей) два года назад.

В руки студента А. несколько лет назад попало Евангелие. Он, однако, Евангелие читать не стал и о нем совершенно забыл. Через месяц, находясь в смятенном состоянии духа, он открыл Евангелие и оно его поразило. Он прочел Евангелие не отрываясь, но принял его не сразу: кое-что ему нравилось, кое с чем он был не согласен. Вера пришла неожиданно — тогда, когда он прочел про воскрешение Лазаря. Это место, являющееся камнем преткновения для многих, стало для него источником веры. «Я вдруг реально представил себе, как это было, и поверил», — рассказывает этот студент, ныне ставший врачом. Он является ныне глубоко верующим человеком так же, как и его жена, также дочь неверующих родителей, обретшая веру под кровом преподобного Сергия, в Троице-Сергиевой Лавре.

Выше мы говорили о Николае Бердяеве, который оказался миссионером для молодого еврея. В другом случае миссионером оказался Ф. М. Достоевский. Художник В. под влиянием романа «Братья Карамазовы» заинтересовался монашеством, стал ездить в Лавру и принял крещение. В настоящее время он является верующим христианином и отражает в своем творчестве религиозные идеи.

Полтора года назад принял крещение некто Евгений К., ныне получивший довольно широкую известность ввиду проходившего 30.8—1.11 политического процесса. Этот молодой человек с детства проявлял горячий интерес к общественным проблемам. В то же время он увлекается литературой и сам очень неплохо пишет стихи и рассказы. Когда я ему дал Евангелие, я был потрясен его реакцией. Про Нагорную проповедь он сказал: «Это великолепно написанная прокламация. Интересен агитационный прием: все лозунги вынесены вперед» (это про заповеди о блаженстве). После этого я о религии больше с ним не говорил, считая это совершенно бесполезным.

О религии заговорил со мною неожиданно он сам. В тяжелый для него момент личной жизни он мне сказал: «Я попробовал молиться. Получается. Мне стало легче». Прошло еще несколько месяцев — для Евгения это были очень трудные месяцы: он подвергался репрессиям и его даже положили на исследование в сумасшедший дом (он был признан, впрочем, совершенно нормальным). Выйдя оттуда, он сказал: «Я все время молился. Я хочу как можно скорее принять крещение». И он является сегодня верующим христианином — он не отрекся от веры ни в стенах КГБ, ни на суде.

Наряду с этими юношами, мне хочется сказать о более зрелых людях, тоже пришедших к Церкви из неверующей среды за последние десятилетия. Их путь к Церкви шел через сталинские лагеря — там, среди бедствий и скорбей, они обрели драгоценное сокровище веры — упомяну здесь о моем друге Вадиме Михайловиче Шаврове, изложившем историю своего обращения в получившей довольно широкую известность своей автобиографии «Весенние мысли и воспоминания».

Присматриваясь к этим людям, мы ясно ощущаем контуры будущей Церкви и будущей России.

Выше мы говорили о том, что в гуще народной осуществляется «апостолат мирян». Можно сказать о живом воплощении в русской действительности и другой проблемы, которая в настоящее время на Западе служит темой для теоретических дискуссий. Я говорю об экуменической проблеме.

У меня живы в памяти те времена, когда получившее относительную свободу после революции сектантство с развернутыми знаменами ринулось на Православную Церковь. Сектантство двадцатых годов делало огромные успехи и абсолютное большинство обращенных в сектантство были отступники от православия. Пропаганда, направленная против православия, была основой всей деятельности баптистов, евангельских христиан, адвентистов, духоборов и других. Православная пропаганда, питавшаяся в то время традициями победоносцевских официальных миссионеров, отвечала сектантам с озлоблением и раздражением, граничившими с ненавистью. Казалось, нет силы, которая могла бы смягчить этот взаимный антагонизм. А что было потом? Потом в течение десятилетий православные христиане и сектанты томились рядом друг с другом в бериевских лагерях, спали вместе на одних нарах, хлебали тюремную похлебку из одних нелуженых мисок.

Сейчас Церковь и сектанты почти не соперничают друг с другом.

Выше мы приводили примеры обращений в христианство, которые происходят через Православную Церковь. Еще большим количеством обращений может похвалиться баптизм. Однако, все эти обращения происходят за счет неверующей молодежи. Баптизм, по сравнению с православием, более доступен для понимания не просвещенной в религиозном отношении молодежи, поэтому происходит своеобразный отбор: люди, менее зрелые в духовной жизни, более рационалистически настроенные, идут к баптистам. Люди, способные к углубленным мистическим переживаниям, идут в православие.

Можно констатировать новый дух в отношении между православием и сектантством: совершенно исчезли былое недоверие и озлобление. Во взаимных отношениях наблюдается скорее уважение и симпатия. Общие проблемы, стоящие перед Церковью и сектантством, способствуют еще большему сближению[3]. Так на Руси осуществляется подлинный экуменизм, в живой религиозной практике, — этот экуменизм обходится без конференций, официальных речей и торжественных банкетов, как экуменизм амстердамский, но, может быть, именно поэтому он и является подлинным экуменизмом.

Большой теплотой отличаются также взаимоотношения между православными и старообрядцами.

Несправедливое, насильственное воссоединение униатов, имевшее место в первые послевоенные годы, омрачило отношения между православием и католичеством, но лишь на короткое время — в настоящее время среди православной молодежи замечается увлечение Католической Церковью: особенно привлекают молодежь вселенские масштабы Католической Церкви. Благодатная личность Папы Иоанна XXIII пользуется в среде верующих на Руси огромным уважением. Реформы Ватиканского Собора изучаются с большим вниманием. И все это ни в малейшей степени не ослабляет преданности нашей родной Церкви, которая является в подлинном смысле слова нашей матерью, ибо от нее мы получили нашу духовную жизнь: и мы, и наши предки, и вся наша Русская Земля.

***

Ваше Святейшество! Блаженнейший и великий Отец!

Если бы я мог найти слова, чтобы рассказать Вам о всем пережитом, о наших радостях и о наших скорбях! О наших страданиях и о наших надеждах! О нашей любви и о нашем гневе! Но я чувствую свое бессилие, свое неумение выразить эти глубинные чувства. Я могу поэтому лишь подавить слезы, подступающие у меня к горлу, молча склониться перед Вашим Священным Престолом и продолжить свой безыскусственный рассказ о Русской Церкви.

Одной из живых проблем для нашей Церкви является вопрос о ее внутреннем обновлении. Этот термин вызывает у нас очень плохие ассоциации. В свое время об обновлении Церкви говорило у нас модернистское течение, которое откололось в двадцатые годы от Церкви и основало собственную формацию. Я примыкал к этому течению, был диаконом обновленческого первоиерарха и лично близким к нему лицом. Теперь, умудренный жизненным опытом, я отчетливо вижу ошибочность этого течения. Беспринципное кувыркание перед властью, которой некоторые из обновленческих епископов оказывали постыдные услуги, отмена канонов, обусловливающих нравственную чистоту духовенства, насильственное внедрение реформ вопреки воле народа — таковы пороки обновленчества. Однако, все эти пороки ни в коем случае не могут лишить силы самую идею обновления, преображения Церкви.

Обновление Церкви должно выразиться, прежде всего, в оживлении церковной проповеди. Церковное красноречие — это ведь особая область, и у нас, на Руси, оно имеет свою длинную историю. Двадцатые годы — это годы наивысшего развития церковной проповеди. Мне посчастливилось слышать проповеди великих церковных ораторов — Александра Введенского, Антонина Грановского, Александра Боярского и других, поэтому я знаю, какое огромное действие может оказывать проповедник на сердце людей, до каких высот может достичь церковное красноречие. Я это знаю, но мои молодые друзья этого не знают. Церковная проповедь умолкла в тридцатые годы и до сих пор не возобновилась. В Москве в настоящее время есть лишь несколько священников, которые систематически проповедуют, все остальные молчат или читают проповеди по бумажке, вялые и холодные проповеди, способные скорее расхолодить, чем зажечь слушателя.

Дело восстановления церковной проповеди — очень трудная проблема. Трудность здесь заключается не только во внешних стеснениях, преодолеть которые возможно, но и в отсутствии живого опыта: традиция пресеклась и все приходится начинать заново. Однако, присматриваясь к нашей талантливой, пытливой и, главное, горящей энтузиазмом церковной молодежи, не имеешь и тени сомнения в том, что она сумеет разрешить и эту задачу.

Вторым важным вопросом, стоящим перед Церковью, является возрождение  отечественного  богословия  и  религиозной  философии. В одной из своих статей, написанной десять лет назад, я указывал на то опасное положение, в котором оказалось русское богословие ввиду полного отсутствия серьезной богословской работы в академии. Что касается духовных академий, то здесь, к сожалению,  положение  не  улучшилось:  преподавание  попрежнему ведется по учебникам семидесятилетней давности, а магистерские диссертации, защита которых производилась в академии, написаны на крайне низком уровне. Эти недостатки искупаются отчасти рядом богословских сочинений, написанных вне стен академии, которые широко  распространяются  на правах рукописи в машинописных копиях. Здесь следует, прежде всего, упомянуть работу покойного архиеп. Луки (проф. В. Ф. Войно-Ясенецкого) «Дух, душа и тело». Этот великий епископ, бывший одновременно и замечательным хирургом, может считаться основоположником машинописной апологетической  литературы,  проникшей в  самые  отдаленные  уголки нашей необъятной родины. Из других работ следует упомянуть работы А. Ламишнина, Фиолетова и Белова, написанные на сравнительно  высоком  уровне   (с  использованием последних данных естествознания), очень живо и ярко написанные работы свящ. А. Меня, посвященные вопросам истории религии, интересные статьи свящ. С. Желудкова, а также безымянное произведение «Был ли Христос?».

Все эти работы лишь в очень небольшой степени восполняют те зияющие пробелы, которые имеются в нашем богословии. Будем надеяться, что в ближайшее время появятся новые работы и новые имена — и дуновение живой мысли проникнет в наши академии.

Третьей наиболее актуальной задачей является литургическая реформа. Выше мы говорили о появлении в Церкви новых христиан — людей, пришедших в Церковь из совершенно иной среды. Они воспринимают Евангелие всем сердцем, однако в их восприятии христианства имеется ряд специфических черт: детские воспоминания, которые вплетаются в наше восприятие церковности, у них совершенно отсутствуют, славянский язык им абсолютно непонятен, церковная обрядность лишена для них смысла, а многие церковные обычаи, укоренившиеся у нас веками и для нас привычные, кажутся им чудаковатыми и странными.

Все это приводит к тому, что религиозная молодежь сравнительно мало посещает церковь, она принимает таинства, группируется вокруг отдельных священников и религиозных учителей, припадает к родникам творчества Н. Бердяева и С. Н. Булгакова, читает машинописные статьи, но в церковь она ходит мало и неохотно. Еще более чуждой является церковь для неверующей молодежи, которая заинтересовывается религией. На них часто богослужение действует расхолаживающе и отвлекает их от религии.

Все это делает литургическую реформу необходимой. Возникает вопрос, как проводить эту реформу.

Прежде всего, следует отметить, что всякое навязывание литургических реформ, насильственное внедрение новых обычаев совершенно недопустимо, оно может лишь вызвать глубокое недовольство среди верующих. Наша Церковь имеет в этом отношении трагический опыт с реформами патриарха Никона, вызвавшими церковный раскол.

Здесь следует учесть опыт Католической Церкви и постановления последнего Ватиканского Собора. Литургические реформы должны вводиться не через ломку традиций, а через постепенное введение новых обычаев, которые должны сосуществовать рядом со старым. Так, наряду с литургией на славянском языке возможно допустить литургию на русском языке. Наряду с традиционной литургией (с пресуществлением при закрытых царских дверях) возможно допустить литургию Епископа Антонина, представляющую

собой конгломерат из древних литургий (сирской, коптской и др.) с пресуществлением при открытых царских дверях и т. д.

Все эти новшества, разумеется, должны быть санкционированы высшей церковной властью и могут производиться лишь с санкции местного епископа.

Здесь мы обращаемся к самой больной теме Русской Церкви — к теме епископата. Если возможно заимствовать для духовной сферы политические термины, то следует сказать, что наша Церковь в данное время переживает «кризис власти». Как известно, этот «кризис церковной власти», выражающийся в потере епископами и самим Святейшим Патриархом авторитета в среде верующих христиан, нашел свое выражение в ряде документов, получивших широкую огласку. Речь идет о петиции двух московских священников отцов Николая Эшлимана и Глеба Якунина, о петиции 12 кировских верующих во главе с Б. П. Талантовым, о письмах прот. о. Всеволода Шпиллера и, наконец, о статьях пишущего эти строки.

На Западе эти документы вызвали, в основном, благоприятный отклик. Однако, наряду с этим раздаются и критические голоса в наш адрес. Особенно много таких упреков приходится выслушивать мне, так как мои статьи отличаются особо резким тоном. Так, до меня дошла статья аббата Дюмона, в которой отец Дюмон, признавая правильность приводимых мною фактов, упрекает меня за слишком резкий тон по отношению к иерархам. Эмигрантские епископы, признавшие Патриархию, митрополит Антоний (Блюм) и Архиепископ Василий (Кривошеий) выступают на столбцах зарубежной печати с аналогичными обвинениями.

Что можно об этом сказать?

Только то, что все эти весьма почтенные люди совершенно не знают русских условий. У нас на Руси никогда не были в моде парламентские методы дискуссий. Дискутировали у нас всегда горячо и резко. Объясняется это не какой-либо грубостью нравов (русский человек, несмотря на внешнюю грубость, очень мягок и незлопамятен), а любовью к истине, страстной увлеченностью идеей. Русский человек, говоря словами Достоевского, «не съел идею, а его съела идея», поэтому парламентский строй речи, обтекаемые формулировки, нарочитые умалчивания и подчеркнутая вежливость — ему органически чужды. В самом деле, представим себе наиболее типичных русских людей: можно ли представить себе патриарха Никона, с одной стороны, его противника протопопа Аввакума — с другой, занимающимися изящным словесным фехтованием, обменивающимися при этом поклонами и комплиментами? Можно ли представить себе Достоевского или Льва Толстого произносящими парламентские речи, называющими своих оппонентов «достопочтенными джентльменами», и т. д.

Правда, эта парламентская манера была усвоена в начале XX века русской европеизированной интеллигенцией, посылавшей своих представителей в Таврический дворец. Из кругов этой интеллигенции вышли владыки Антоний и Василий. Быть может, они, однако, вспомнят, как оценил русский народ изящные манеры их отцов.

Я учился полемизировать у русских великих писателей — В. Г. Белинского, А. И. Герцена, С. Е. Салтыкова-Щедрина, Ф. М. Достоевского, а им (при всем различии их мировоззрений) парламентские манеры не были свойственны. И эта манера говорить суровую правду сильным мира сего без всяких смягчений и экивоков, которая свойственна русским людям, кажется мне согласной с Евангелием, ибо и наш Божественный Спаситель говорил именно в таком тоне и с книжниками, и с фарисеями, и с теми, кто занимался торговлей в храме. И наиболее чтимый в русском народе угодник Святитель Николай полемизировал с еретиками отнюдь не по-парламентски. Слащавая учтивость вообще не была свойственна отцам Церкви — им был присущ мужественный, суровый стиль. Из всего этого вовсе не следует, что мы не любим Патриарха и других иерархов нашей Церкви.

Я утверждаю, что я люблю Святейшего Патриарха Алексия, которого я знаю уже 40 лет, больше, чем его любят льстецы, которые, охраняя его покой, его обманывают и толкают его на такие шаги, которые компрометируют его в глазах верующих. Я не питаю личной неприязни ни к одному, ни к другому иерарху (в том числе и к митрополиту Никодиму, способности которого я очень высоко оцениваю) — и не моя вина, если многие из них дают повод для самой резкой критики. Пусть они перестанут давать такие поводы, и мы перестанем их критиковать.

Что касается почтительности, вежливости, соблюдения внешних форм, то они хороши только тогда, когда они искренни. «Обтекаемые» же формулировки не пригодны для последователей Того, Кто сказал: «Но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет», а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5,37). Мы и говорим «да, да», когда видим, как епископы, подобные покойному Папе Иоанну XXIII, исполняют архипастырский долг и во всем подражают нашему Сладчайшему Учителю и Господу Иисусу Христу, и говорим «нет, нет», когда они своего долга не исполняют и отходят от пути Христова.

Я не касаюсь здесь существа спора, возникшего за последнее время в Русской Церкви, ибо его сущность всем хорошо известна и положения, выдвинутые в статьях упомянутых священнослужителей и мирян, не вызывают ни у кого ни малейшего сомнения.

Ваше Святейшество! Великий Святитель и Отец!

Я начал это письмо с того, что еще в юности я мечтал о соединении Православной и Католической Церкви. Впоследствии, находясь в лагерях, когда я большую часть времени посвящал молитве, я постоянно молился Господу о Католической Церкви, о ее архипастырях и о Вас лично, которого я знал по упоминанию в прессе как руководителя внешней политики Ватикана, а впоследствии архиепископа Миланского. Я и сейчас ежедневно поминаю Вас в своих молитвах. И хотя многочисленные мои грехи перед Господом делают мою молитву слабой и немощной, но исходит эта молитва от искреннего сердца.

Когда-то Ф. М. Достоевский писал, что русский человек — это «все-человек». И, действительно, национальный антагонизм, шовинизм русским людям не свойствен. И эти черты русского человека внушают надежды на единение двух великих Церквей Христовых.

В церковных кругах с умилением и радостью встречены сообщения о Ваших контактах со Святейшим Вселенским Патриархом Афинагором. Мы все здесь приветствуем борьбу за мир, проводимую Блаженным Папой Иоанном XXIII и Вашим Блаженством. Большинство православных не может принять догмат папской непогрешимости в том толковании, как его проповедует ныне Католическая Церковь; однако, оно может принять другие догматические определения Католической Церкви, правда, не в качестве догматов, а в качестве теологуменов, не обязательных, но допустимых для каждой поместной Церкви. И, наконец, идея единого Первосвященника Вселенской Церкви для многих православных близка и понятна. Ее признавал и покойный Патриарх Сергий, который был одним из самых глубоких богословов, в одной из своих статей, написанной им за два года до смерти.

Мы все благодарны католической общественности за внимание и интерес к нашей родной Русской Церкви. Благодарен и я зарубежной общественности за ее внимание к моим трудам. Это вполне естественно и понятно; всякий писатель хочет, чтобы его знали и читали. Однако, с огорчением я должен заметить, что западная общественность имеет обо мне превратное понятие. Там, на Западе, печатают, в основном, мои статьи, написанные по поводу петиции двух московских иереев и направленные против Московской Патриархии. Невольно возникает вопрос: в чем причина такого предпочтения? Ведь там, на Западе, имеется и моя, написанная совместно с В. М. Шавровым, трехтомная «История обновленчества» (это я знаю по лондонским радиопередачам), и мои воспоминания «Закат обновленчества», включающие в себя уникальный материал по истории Русской Церкви последних лет, и мои скромные апологетические работы, интересные хотя бы тем, что их усиленно здесь читает молодежь.

Не руководствуются ли издатели соображениями политической демагогии? Если так, то это весьма прискорбно.

Конечно, политика есть неотъемлемый элемент жизни — однако, во-первых, нельзя религию сводить к политике, а затем именно в политике надо быть прежде всего объективным и справедливым.

Ваше Святейшество!

К Вам обращается человек из далекой Русской Земли. Человек горячий, не привыкший к компромиссам, который прожил очень тяжелую и трудную жизнь, который порою впадал в ошибки, но который всегда больше всего на свете любил Истину. Раскрыть Истину — рассказать о жизни нашей Церкви Западу — я стремился в этом письме.

Анатолий Левитин-Краснов.

Мой адрес: Москва Ж-377, 3-я Новокузьминская ул. 23. Левитину А. Э.