Автор: Юз Алешковский
Название: Николай Николаевич
Период появления в самиздате: 1966 - 1974 гг.

Николай Николаевич
(Светлое путешествие в мрачном гадюшнике советской биологии)
Отрывок из повести

...

Вот Поленька тогда сообразила, что к чему, и стала подсовывать мне на опытах то одну книженцию, то другую. Чего я только не перечитал, кирюха, за целый год эксперимента! Поленька набрала столько данных, что разобраться в них не могла, а об вывести закономерность без научного руководителя уже и речи не было. Не тянула она на это. Ну, и рассказала о своей работе академику нашему со списком прочитанных книг. Там было три графы.

"Встает", "Наполовину", "Эрекция отсутствует". В первую графу, раз уж ты интересуешься, попали следующие авторы и книги: "Охотничьи рассказы" Тургенева, "Вий" и "Майская ночь" Гоголя, "Отелло", где негр ревновал. "Золотой осел", там все про еблю.  "Как закалялась сталь". "Три мушкетера", "Обломов", "Муха-Цокотуха", меня там возбуждало, как паучок муху в уголок поволок.   "Любовь к  жизни"  Джека Лондона,  которого Ленин любил. "Наполеон" академика какого-то. "Степь" Чехова. Стихи Пушкина "Мороз и солнце — день чудесный..." и "Сказка о Спящей царевне". "Путешествие на Кон-Тики",   "Занимательная   астрономия",   "Книга   о вкусной и здоровой пище" и, вот что странно, кирюха, книжонка царского времени "Как самому починить ботинки" приводила меня в ужасное возбуждение. Я потом долго успокоиться не мог. Помню, приятно было читать "Анну Каренину". Правда, при воспоминании о конце этой книги у меня не то что не встает, а вообще хочется положить хер на рельсу и пущай проезжает по нему трамвай "Букашка", чтобы покончить разом с этим делом, жаль, что выселили его из Москвы. Помню также "Воспоминания", только не помню, чьи. Я все люблю воспоминания и заметил, что люди, которые мне отвратительны, воспоминаний после себя не оставляют, пидары гнойные. Гитлер, например, Сталин, Дзержинский, мой первый следователь Чебурденко, Берия, наш домоуправ Шпоков и другие негодяи. В данных я сам под конец запутался. У меня эрекция начиналась не обязательно от ебливых моментов. Если бы так! А то — нет! Даже Мопассан действовал на меня по-разному. То угнетающе-тормозяще, то доводя до неистовства. Так же и Лев Толстой. Не говоря уж о Достоевском. На что уж там в "Братьях Карамазовых" и в "Идиоте" все с ума от ебли сходят и любви, а я наоборот тускнею, задумываюсь, в тоску вхожу. В чем дело? Но стоило взять в руку "Барона Мюнхаузена" — как штык! Всегда готов в бой!

Полусгибался же у меня от книг Катаева, Каверина, Трифонова, Катарины Сусанны Причард, Джеймса Олдриджа, Теодора Драйзера, Анри Барбюса, Максима Горького,  "Тихого Дона", Андре Стиля, Луки Мудищева, "Космических будней", журналов "Здоровье" и "Знание — Сила". Всех названий не перечислишь. Да и без толку перечислять. Поймешь потом, почему. Но вот совершенно не стоял у меня, словно это мочка уха была отмороженная, а не боевой топор, знаешь от чего? Отвечу коротко: от книг, не похожих друг на друга, как день и ночь. От всего соцреализма, его Поленька так называла, и от самых неожиданных книг. Ну, что может быть общего, кирюха, между романом "Сибирь" Георгия Маркова и "Дон-Кихотом"? Грех даже сравнивать. А у меня не стоял ни от того, ни от другого, хотя от "Сибири" я чуть не сблевал, а от "Дон-Кихота" плакал три недели, как маленький, и на работе и дома. Или взять какого-нибудь    Закруткина-Семушкина-Прилежаеву-Воскресенскую-Сафронова-Грибачева-Чаковского — не путай этого идиота с "Мухой-Цокотухой", — "Кремлевские куранты"-Симонова-Джамбула — всех не перечтешь, и все они на одно лицо, как бы ни  старались выебнуться почище. Особенно, Симонов. Все они, повторяю, на одно лицо, и стоит, ты уж поверь мне, одолеть страниц двадцать, как чуешь, что из тебя-клещами душу вытягивают, опустошают тебя — то неумением  интересно придумывать, то такой парашей, что глаза на лоб лезут. А главное, все они стараются так   прилгать, чтобы   казалось нам самим и в ЦК: ох, и приличная жизнь в  советской нашей стране. Ох, и работают на совесть рабочие и крестьяне. Еще смена не кончилась, а они уже вздыхают: скорей бы утро — снова на работу! Парашники гнусные. Меня-то не проведешь за нос: я уже повидал житуху на всех концах СССР. Но хрен с ними. От них и не должен вставать. При чем тут "Дон-Кихот", "Путешествия Гулливера", "Капитанская дочка", "Мертвые души" и многие другие книги, вот что было непонятно и удивительно.

Пришлось Поленьке расколоться академику. Он просмотрел данные опытов. Проверил статистику, сам обработал ее. Потом однажды говорит при мне Поленьке:

— Есть у вас научное любопытство. Почему же вы не смогли завернуть резюме? Буду краток. Истинная литература имеет отношение не к члену Николая Николаевича, а к его духу, хотя ваш подопытный человек феноменально и легко возбудимый. У него даже от двух слов "Женский туалет" иногда встает, не то что от Мопассана. Верно, Коля?

У меня фары на лоб полезли от такой догадливости.

Что он, следил за мной, думаю, что ли?

— Так что, Поленька, работу вы до конца не довели, закономерности основной не выявили, но вы способны и любопытны и не брезгуете никакими средствами. Вас ожидает чудесная научная карьера. Сами-то литературой интересуетесь?

— Постольку-поскольку, — сказала Поленька.

— Очень скверно. Запомните: к духу человеческому имеет отношение литература, а не к хую Николая Николаевича. А ты, Коля, — говорит старик, — порадовал меня. Не так прост и низок человек, как порою кажется. И в вас, шалопае, есть искра Божья! Есть! — Тут он велел Поленьке удалиться и, главное, не подслушивать нас и продолжал: — Надоела, небось, работенка?

— Да, — отвечаю, — завязывать пора. После "Дон-Кихота" и дрочить стало очень трудно и страшно. Чем я, думаю, занимаюсь, когда надо продолжать войну с ветряными мельницами?

— Понимаю тебя, Коля, понимаю. У меня пострашней на душе мука, чем твоя, хотя грех такие муки соизмерять. Ты вот просто дрочишь, пользуясь твоим выражением. А мы все чем занимаемся? Ответь.

— Суходрочкой что ли? — говорю, не подумав даже как следует, и академик до потолка чуть не подпрыгнул.

— Абсолютно точно! Вот именно, — говорит, — суходрочкой! Су-хо-дроч-кой! Полной более того суходрочкой! Вся советская, Коля, и мировая наука — сплошная суходрочка на 90%! А марксизм-ленинизм? Это же очевидный онанизм. Твоя хоть безобидна, Коля, суходрочка, а сколько крови пролито марксизмом-ленинизмом в одной только его лаборатории, в России? Море! Море, а полезной малофейки — ни капли! Все вокруг суходрочка! Партия дрочит. Правительство онанирует. Наука мастурбирует, и всем кажется, что вот-вот заорет какой-нибудь искалеченный Кимза: "Внимание — оргазм!" — и настанет тогда облегчение, светлое будущее настанет. Коммунизм. А ты подрочил, побаловался и хватит. Не погиб в тебе, Коля, человек, как, впрочем, не погиб он от суходрочки советской власти. Придет, надеюсь, пора, и он завяжет, как ты выражаешься, завяжет и займется настоящим делом. Хватит, скажет, дрочить. Подрочили. Время за живое и достойное дело приниматься, а о суходрочке многолетней, даст Бог, с улыбкой вспоминать будем. Ты чем хотел бы заниматься, кроме онанизма?

Веришь, кирюха, подумал я тогда: ну, на что я способен, просидев полжизни в лагерях и продрочив столько лет в институте? Подумал и вспомнил, что у меня, непонятно почему, встал, как штык, от старой потрепанной, выпущенной при царе книжонки "Как самому починить свою обувь".

— Сапожником пойду работать, — говорю. — Я очень люблю это простое дело. А материться больше не буду.

Надоело.

— Умница! Умница! У нас и сапожники-то все перевелись! Набойку набить по-человечески не могут. Задрочились за шестьдесят лет. Иди, Коля, сапожничать.

Благословляю.

— А как же вы тут без меня? — говорю.

— Управимся. Пусть молодежь сама дрочит. Нечего делать науку в белых перчатках. В свое время я дрочил, хотя был женат, и не брезговал. А чего я, Коля, добился? Стала мне понятней тайна жизни? Нет, не стала. Наоборот! Я скажу тебе по секрету, Коля, — академик зашептал мне в ухо свой жуткий секрет. — Я считаю, что не зря жил и трудился в науке. Мне, слава Богу, стала окончательно непонятна тайна жизни, и я уверен: никто ее не поймет. Да-с! Никто! Ради понимания этого стоило жить все эти страшные годы. Звоните. Приду к вам чинить туфли. И знакомых пришлю.

Тут табло зажглось "Приготовиться к оргазму". Ушел академик. А я, знаешь, кирюха, что завтра сделаю? Не догадаешься, пьяная твоя харя. Я завтра явлюсь на службу, соберу свои книжонки, включу сигнал "К работе готов", а сам втихаря слиняю. Слиняю и представлю, как Кимза вопит на всю лабораторию: "Внимание — оргазм!", а кончать-то и некому. Заходит Кимза в мою хавирку, кнокает вокруг и читает мою записку: "Я завязал. Пусть дрочит Фидель Кастро. Ему делать нечего. Николай Николаевич". Кимза бросится к Владе Юрьевне. — Что делать, Влада? Остановится сейчас из-за твоего Коленьки наука. — А Влада Юрьевна ответит, она уже не раз отвечала так, когда я не мог, хоть убей, кончить:

— Не остановится, Анатолий Магомедович. У нас накопилось много необработанных фактов. Давайте их обрабатывать.

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

Вебредактор и вебдизайнер Шварц Елена. Администратор Глеб Игрунов.