<…>

Мои сны — это путешествие на поезде. Из окна я наблюдаю знакомые сцены и диковинные пейзажи. Поезд то и дело останавливается. Я просыпаюсь в самых неожиданных местах. На остановках я лихорадочно припоминаю кусок последнего сна, повторяю его — я словно бегу за поездом, вскакиваю на подножку и опять засыпаю. Но горе мне, если я отстаю от поезда и лежу с открытыми глазами.

Мои девочки спят в одинаковых позах, приоткрыв рот, и тихонько посапывают. А мне страшно. Мне страшно за себя. Я чувствую, что физически распадаюсь на части. Нервы, как струны поломанного инструмента, звучат каждый в отдельности. Кажется, что сейчас что-то случится, и я начну кричать, звать маму, кого-нибудь взрослого, доброго. И мысль, что от меня еще кто-то зависит, что кто-то ждет моей помощи (а кому я теперь смогу помочь?) приводит в полнейшее отчаяние. Все безнадежно. Я ошибся с ноябрем. Я не составлю прогноз на апрель. Я ничего не добьюсь. Я абсолютная бездарность. Всё, что днем представляется несущественным, — сейчас непреодолимо. Ирка, Наташка — клубок запутался намертво. И нет у меня больше сил выдержать эту жизнь. Пора сдаваться. Надо идти в ту больницу без вывески, и пусть врачи колют в меня лекарства, пусть сажают на схему, чтоб я отключился от всего на свете — бездумное, бесчувственное существование: гулять по садику, дышать, есть кашу — будь доволен тем, что живешь. Братцы, не могу я больше. Хватит!

Но под утро, за полчаса перед будильником, я как будто проваливаюсь, и эти полчаса дают мне отдых, примиряют меня с действительностью. Я просыпаюсь нормальным человеком.

Но билет на самолет может казаться голубой мечтой только во сне. Куда лететь? Юг и Запад не для нас, они для курортника с большими деньгами. О Юге мечтают на третий год Севера, когда нули по сберкнижке разбегаются. Многих я знал, людей солидных, которые с толстой пачкой купюр уезжали — да все не хватало. Всегда телеграммы присылали, дескать, скиньтесь, ребята, на мели сидим, нет денег на дорогу. Один наш парень из лаборатории земных токов в Сочи уехал, а вернулся через неделю. Без копейки. Помню, говорит, как в последний день пивом в ресторане опохмелялся, а так — сплошной туман. Ни разу даже в море не искупался.  Не  успел.  Конечно,  это  уникальный случай, но вообще любят деньги Юг и Запад, прожорливы  для  нашего   брата  они,   как  широкая масленица после трехгодового Великого поста (а может и Пасха — я в церковных праздниках не разбираюсь).   Словом,   когда  наш  брат   (человек эпохи   «прогрессивки»)   чувствует  непреодолимое беспокойство, охоту к перемене мест, — путь его лежит на Север или на Восток.

Север и Восток — вот наши края. Но для туризма они не приспособлены. Правда, если вы иностранец, то в аэропорту вас встречает черная «Волга», и в гостинице ведут в особый коридор, и в ресторане, в отдельном зале, спецофициантка в чистом фартуке натренированно улыбается... Может, иностранцу за валюту интуристского бурого медведя показывают? А чем лее еще ублажить дорогого гостя? Маленькие сибирские города красивы только зимой, когда иней блестит, да все свалки под снегом. Но в сорок градусов по улицам не разгуляешься.

В   больших   городах   центральный   проспект времен сталинской архитектуры, да новые районы типа московских Черемушек. Налюбовался одним городом — в другой не захочешь. Все одинаково. Главная улица — имени Ленина. Параллельно — Коммунистическая, Советская, Красноармейская. Тут же улицы Кирова, Орджоникидзе, Дзержинского. На домах лозунги и призывы: «Да здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества», «Дело Ленина победит», «Храните деньги в сберегательной кассе».

(Ведь у каждого города своя история — зачем же города как монеты штамповать? Или в этом высший смысл заложен, который мне невдомек? Дескать, приедет человек в командировку, увидит привычную обстановку (все так же, как и всюду) и не заскучает? И с лозунгами, что на каждом шагу, веселее? Наверно. Все бывает. Вдруг человеку жуткий сон приснится — а утром он выскочит на улицу, прочтет плакат на заборе и успокоится: «Нет, все в порядке, жива Советская власть!»)

...Последний раз я улетел на Восток четыре года тому назад.

Помню, летний Якутск встретил меня жарой и пылью.

Дороги перерыты, дома ободраны, мусорные свалки во дворах, ржавое железо, желтые штабеля дров. Автобусы набиты. Столовые закрыты — то на обед, то на ремонт. В магазинах мужчины в диковинных мятых пиджаках покупали портвейн и настойку.

До нужного человека я не дозвонился (он был на совещании в обкоме). Кое-как устроился в гостиницу. Вид из окон на центральную площадь: прямо огромный портрет Ленина скрывал каркас нового здания; слева на крыше транспарант: «Сделаем Якутск благоустроенным городом», справа — «Не оставляйте без присмотра включенными электроприборы». Снизу из ресторана неслись звуки «Журавлей» и «Очей черных». Впрочем, оркестр себя не утруждал.

Со скандалом проник в ресторан. Официантки, рыча, кормили страшными фирменными блюдами. Но никто не жаловался — сюда приходили не кушать, сюда приходили закусывать.

К одиннадцати прибыл наряд милиции. В полночь алкоголики все еще стучали в окна и выпрашивали выпивку у знакомых официанток. В вестибюле гостиницы плакал пьяный, грозя всех разнести, убить, отдать под суд, потому что его оставляют ночевать «на улице». Потом он мирно заснул на стуле.

На площади передралась какая-то компания. С криками останавливали машины.

В семь утра я проснулся от дикого грохота. Казалось — опрокинулся башенный кран. Потом я понял, что это уборщица поставила перед дверью ведро.

В уборной не было воды...

Да не ужасы я вам рассказываю, ребята! Я просто поясняю, что не приспособлены наши восточные и северные города для турпоездок. Турист сталкивается только со сферой обслуживания, а сфера обслуживания — каждый знает — оставляет желать лучшего. Об этом мы поговорим особо. А пока я хочу сказать, что только первый день мне запомнился кошмаром. А назавтра я нашел нужного человека, меня приняли на работу в институт, и в институте я познакомился с другими людьми, прекрасными людьми, которые занимались наукой и производством. И вот тогда-то все наладилось, и разные бытовые мелочи я перестал замечать. Работать надо на Востоке, а не путешествовать!

Но я уехал из тех краев и сейчас доволен своей службой.

Я не хочу менять место работы, хватит колесить, от добра добра не ищут!

Тогда зачем мне билет на самолет? Куда же мне улетать? И если сны продолжаются, и «голубая мечта» хрустит в кармане — значит там, в наших краях, я видел много хорошего, есть что вспомнить...

Конечно, все было не так на плавбазе, хотя, действительно, я сделал прогноз по уравнению Навье-Стокса, чем немало удивил ребятишек с сейнера и техника-метеоролога. Об этом узнал Витя, гидролог из Певека, который на плавбазе оказался случайно, — он сопровождал караван судов в Находку. У Вити, по его словам, «была своя головная боль» (то есть своих забот навалом), однако, он не поленился, разыскал меня.

— Ну как, — спросил он, — хлебаешь?

— В каком смысле?

— В смысле романтики дальних дорог?

— Ложками.

— А самочувствие?

— Полное отупение. Впрочем, к этому и стремился.

Вот так, кажется, начался разговор. А может и не так. Ведь я неоднократно рассказывал о нашей первой встрече, что-то уходило, что-то придумывалось...

Я специально пролистал несколько книжек. Посмотрел, как писатели пишут. Или у них память профессиональная, или так принято — но мне бы сейчас (чтоб было все как у людей) надо нарисовать пейзаж (шумело море, волны бились, облака розовели, прошел боцман в промасленной штормовке) подробно, фразу за фразой, восстановить разговор (то есть показать, какой Витя умный, как здорово он меня положил на лопатки, убедил лететь в Певек — делом заняться). Нет, ребята, честно признаюсь, не помню подробностей. Нечто смутное, общее, расплывчатое...

А вы сами все помните, что было в прошлом? Иногда, во сне, я отчетливо вижу какую-то мелочь, деталь...

Что-то врезалось в память, и я в любой момент могу восстановить какой-то эпизод, но не весь, не всю картину — кусочек, осколок-Вертолет скользит вдоль Лены. На песчаном треугольнике (тайга высунула язык—лижет воду) две палатки институтской экспедиции. Вертолет спускается. Из палатки выскакивают ошалевшие от радости бородачи. Низкое солнце бьет в глаза, и противоположный обрывистый берег кажется черным.

— Это разве комар? — говорит начальник метеостанции в Сиктях, а глаза его после бутылки спирта приобрели неоновый цвет. — Комар тогда, когда в десяти метрах не видишь лица соседа! Не поймешь, кто рядом стоит!

Находка. Прощанье с командой. Расползаемся кто куда. Четверо сели в такси. Из окон высунулись головы. Машут руками. Белый лист оберточной бумаги, как собака, бросился было за машиной, но отстал.

Кузьмич, проиграв очередную партию в шахматы, смахивает фигуры, вздыхает:

— А у меня, Мартыныч, в Симферополе двое грызунов, на них зарплата и уходит.

Дежурная острота в певекской столовой:

— Повар, в котлетах мясо!

— Не может быть!

Майский воскресный день. За домиками на льду озера мы играем в футбол. А солнце печет. Гусев без рубашки, голый по пояс, и плечи у него красные — сгорели.

Витя галантно отступил на шаг, церемонно развел руками (дескать, сила солому ломит) и пропустил вперед жену начальника треста. Дама кивком поблагодарила. У нас напряглись мускулы челюстей: улыбнуться нам она сочла ниже своего достоинства.

— Ну и работайте для себя! Пишите. — Ученый с раздражением смял лист бумаги и бросил его в корзину. — Впрочем, понимаю, какой же дурак сейчас пишет для себя? Нынче принято не рисковать — все пишут диссертацию!

(А ведь запомнил. Так запомнил, что до сих пор, дурак дураком, пишу для себя, продолжаю разрабатывать свою тему. Какой я сознательный, бескорыстный! Да нет, ребята, лучше бы мне этого не делать. С трудом выкраиваешь полчаса в день и только расстраиваешься. Несерьезно это, полчаса в день. А где взять больше? Отложить! Не думать! Но как не думать?)

...А ты напейся воды, воды холодненькой...

Магнитофоны. Записи Окуджавы, Кима, Галича. Все свободные вечера в Певеке мы ходили друг к другу, переписывали. Не помню ни одного «сабантуя» без того, чтоб в углу не бормотал магнитофон. И Москва нам казалась рядом...

Мыльные волны Охотского моря. Серебристое кипение сайры в призрачном свете синих ламп. Стоп. Я не уверен, что сейчас не всплывет серая, как смерть, немецкая подводная лодка из английского фильма.

Плавал я месяц, а кино смотрел всю жизнь.

И пурга, которую я вспоминаю, — именно та, что застала меня на трассе, или из картины «Алитет уходит в горы»?

Правильно, ребята, повторяюсь, про это мы уже говорили, когда искали нашу единственную первозданную личность, анализировали из чего она состоит.

...Однако, как сотрясалось стекло вездехода, когда снежная тьма хлестала зарядами, я ощущаю до сих пор.

С космическими лучами на землю приходят частицы высоких энергий. Обычными приборами их нельзя зафиксировать. Чтобы поймать частицу, надо погасить ее скорость.

Под колокольней церкви, где помещается Якутский институт, есть большой металлический шар. Он набит свинцовой дробью, а внутри — счетчик. Частица пробивает толстый кирпичный свод, ее тормозит свинцовый щит, и только тогда счетчик ее отмечает, то есть запоминает.

Во дворе института — шахта глубиной в тридцать метров (ее копали сами сотрудники). Вечная мерзлота служит тоже тормозной прокладкой. В шахте три станции. Нижняя станция (там летом температура минус двадцать) фиксирует наиболее «высокоэнергичные» частицы. На фотопластинке виден след.

Где жить человеку, куда ему подыматься или опускаться, какими стенами он должен огородиться от внешнего мира — чтоб запомнить все, чтопроходит через него самого? И что именно надо запоминать?

Или это удобно, когда прожитые годы не оставляют никакого следа?

А зачем?

Вот сейчас я занимаюсь типичным интеллигентским самокопанием, выдрючиванием. Наверно, хочу прослыть оригиналом. Может, мне зарплату за это прибавят? Фигу с маслом. Тогда к чему сложности? Наука и техника достигли невиданного прогресса и облегчили жизнь. Пришел с работы — включи телевизор. КВН, Тринадцать стульев, Голубой огонек, Кинопанорама, На полях страны, Спорт — всё тут, бесплатно, в комнате — смотри, отдыхай. И не надо забивать голову ненужными мыслями.

Чем я хуже других? Что я, рыжий?

Бегу.

Включаю.

Ура, футбол!

На поле команды вышли, по-моему, с одним желанием: как можно скорее и без происшествий разделаться с этой календарной встречей, которая уже никак не влияла на распределение мест.

Защитники двигались неторопливо, больше стояли и не упускали возможности даже с центра поля отдать мяч своему вратарю. Полузащитники разыгрывали какие-то древние комбинации, чаще всего пасуя друг другу по системе треугольника, и только когда становилось совсем неприлично дольше держать мяч, мощным ударом посылали его в аут. Форварды, если и били по воротам, то с таким расчетом, чтобы мяч шел на три метра левее левой штанги и на пять метров правее правой. Когда же случайно мяч срезался с ноги, то обязательно летел прямо в руки зевающего вратаря.

Телекомментатор засыпал, просыпался и изредка уныло подбадривал зрителей, — дескать, вспышка еще будет, и, дескать, это техническая новинка тренеров. Действительно, оживление в игре наступило, но вряд ли оно было запланировано заранее. Просто один футболист нечаянно ударил другого по ноге, и тот, разъяренный, с минуту гонялся за ним, стараясь съездить обидчика по шее.

В начале второго тайма форварды демонстрировали разученные на многочасовых тренировках приемы: отыгрыш мяча пяткой, отыгрыш щечкой, отыгрыш подъемом. Но одному из нападающих кто-то из партнеров (явно сводя с ним личные счеты) отыграл мяч так коварно, что футболисту ничего не оставалось делать, как двинуться вперед. Однако двигаться вперед ему решительно не хотелось. Он прошел, тупо волоча мяч, сначала на левый край, потом на правый, потом вернулся в центр. Никто из партнеров не открывался, а противник лениво наблюдал за этими перемещениями. Тогда нападающий резко пошел на обострение, но, сблизившись с защитником, тут же упал. Защитник тоже с готовностью лег на травку. Пока суетились врачи и судьи, оба игрока порассуждали о погоде и договорились, как вместе провести сегодняшний вечер. К концу матча у нескольких игроков не выдержали нервы, и они стали рваться к воротам. Их умело сбивали защитники. Пару раз можно было смело назначать одиннадцатиметровый штрафной удар. Но судья уже ни на что не реагировал. Он нетерпеливо следил за стрелкой секундомера и дал финальный свисток на полминуты раньше положенного срока.

За всем этим  с трибун стадиона наблюдало сорок тысяч внешне вполне нормальных людей и еще двадцать миллионов телезрителей.

Не велика печаль: нарвался на скучный матч. Была бы кубковая встреча...

А в Бразилии, говорят, после поражения сборной свергли правительство.

Скоро во всех семьях воцарится мир и покой: каждый вечер — сплошное фигурное катание.

На одном из заседаний клуба «Интеграл» в Академгородке (там выступали по принципу «кто кого переострит») Вадик заявил:

— Из всех искусств для нас важнейшим является телевизор. Доказательства? Пожалуйста! Если наши хоккеисты выиграют первенство мира — вот увидите, — все забудут про неурожайный год!

Человек, который после работы стоит полчаса в очереди за помидорами (и они кончаются перед ним), потом полчаса за полуфабрикатами (и они тоже исчезают перед самым его носом), потом десять минут в очереди за яблоками (впереди стоящий пенсионер — «атлет труда», как он сам себя называет — берет 200 грамм изюма, 200 грамм урюка, 200 грамм сухофруктов, 300 грамм кураги, 150 грамм чернослива), и вот, наконец, он лицом к лицу с продавщицей, а она возвращает ему чек, потому что чек пробит в другой отдел

(— О чем же кассирша думала? — А я почем знаю? — Что же делать с чеком? — Подпишите у заведующей. — Где заведующая? — Вышла! — Когда придет? — Гражданин, вы мне мешаете! — Сколько времени ее ждать? — Я над ней не начальница!)

— так вот, я со всей ответственностью утверждаю, что этот человек — социально опасен: он может запросто броситься на публику и начать кусаться.

Ученый говорил:

— У меня большой выбор классных инженеров, К нам приезжают физики из Ленинграда, Иркутска, Новосибирска — мы берем не всех. Кандидаты наук рвутся в наш институт — мы устраивали для них конкурс. Я в любой момент могу получить самых высококвалифицированных специалистов. Но когда плотник прогуливает из-за пьянки — я делаю вид, что мне ничего не известно. Уборщица в плохом настроении — я трепещу перед ней. Я всячески ублажаю грузчика и унижаюсь перед маляром. А что остается? Уволить? Но попробуйте найти людей на их место! На каждом заборе объявления кричат: требуются, требуются, требуются! Требуются слесаря, маляры, продавщицы, официантки, посудомойки, грузчики. Уборщицы — на вес золота! Всюду требуется обслуживающий персонал. Мы выгоняем лентяя и пьяницу, — его тут же с распростертыми объятиями приглашает соседняя контора. Причем знают, что он и там не будет работать, но нет выхода — всем позарез нужна неквалифицированная рабочая сила.

— Какое решение вы предлагаете? Безработицу?

— Да. Лучине официальная безработица, чем неофициальное ничегонеделанье. Сейчас любой лодырь понимает, что он не пропадет, всегда устроится, и поэтому преспокойно пьет водку в рабочее время.

Когда меня обхамят в магазине или в столовой, я вспоминаю слова Ученого. И все-таки, мне кажется, он не прав. Нет такой специальности — официантка, уборщица, посудомойка, продавец! Не может человек еще в детстве мечтать стоять за прилавком или грузить тюки. Ребята мечтают водить самолеты и поезда, выступать на сцене и управлять хитрым станком. Разве это занятие для Человека подавать щи, мыть посуду, прочищать клозеты? Надеюсь, что в недалеком будущем всем этим займутся автоматы, машины. Но пока нет таких машин, есть спрос на обслуживание, и в сферу обслуживания идут неудачники, неумельцы, никчемные люди. Это не их вина — беда. Они просто ничего больше не умеют. От хорошей жизни еще никто не шел в посудомойки. И сколько бы газеты ни твердили о важности труда уборщицы, сколько бы ни призывали продавцов быть взаимно вежливыми — эти лозунги останутся только на бумаге. Человек создан, чтобы производить материальные ценности, думать, творить. Не может человек любить работу, которая недостойна его высокого имени!

А может, надо просто повысить зарплату?

Тоже мысль. Однако, эта идея заманчива человеку любой профессии. Не мне классифицировать тарифные ставки. Ведь их взяли не с потолка. А потом, не секрет, что тот же маляр зарабатывает больше, чем средний инженер («левыми» заказами? Не знаю. Но знаю печально известную поговорку: «что нам, малярам, — день работам, два гулям!»)

Психология «спеца» в белых перчатках? Красиво шьешь, начальник! Различие между людьми не в специальности, а в профессиональности. Слесарь, который вместе с электрониками монтирует сложнейшие схемы, идет на службу с радостью.

Слесарь, которому надо поменять дверные замки в учреждении, уже заранее смотрит на часы: скорей бы день прошел! (Кстати, это важнейшая деталь. У нас в «шарашкиной конторе» — предприятие, как помните, солидное — многие тоже с утра, вздыхая, поглядывали на часы. Как они были бы счастливы, если могли бы являться в контору только за зарплатой!)

Но нельзя жить с ощущением собственной никчемности. Человек стремится к самоутверждению. Любой, самый малозначащий «винтик» должен ежедневно убеждаться в своей незаменимости (иначе он перестанет себя уважать!). Получается психология «навыворот»: не он обслуживает людей, а люди зависят от него. Поэтому официантка подходит к столику с таким видом, будто она наша благодетельница. Поэтому любимая фраза продавщиц: «Вас много, а я одна». Поэтому мелкий чиновник с наслаждением говорит: «Я человек маленький» — при этом он торжествует, ибо каждому ясно, что хоть он «человек маленький», но ты, кто б ты ни был, еще попрыгаешь перед ним. Всесильный начальник не кричит на подчиненных — нам устраивает разнос вахтер. Дежурная горничная в гостинице следит за нашей нравственностью. Мы заискиваем перед кассиршей аэрофлота. Секретарша разговаривает с нами, как русский царь с бедным евреем.

Вернемся к тому злополучному маляру, перед которым унижался Ученый. А что еще ему оставалось делать, академику, доктору наук? Бригада начала ремонт — все разбросала, перевернула, залила краской — и исчезла. Нет бригады! Как сквозь землю провалилась! А институту надо работать. Наконец появилась запойная личность с хмельной удалью в глазах. Ученый шел за ним на цыпочках. Я помню, с каким ликованием размахивал кистью маляр — так, что дождь белил хлестал по комнате (можно было бы аккуратно, ведь тут же, за чертежами и книгами сидели люди — им некуда было деваться! Но как же отказать себе в удовольствии продемонстрировать свою власть над этими теоретиками, физиками, математиками, астрономами, инженерами, электроника-ми, конструкторами — дармоедами! — которые Бог весть сколько учились за народные деньги — а он, маляр, заставляет их сейчас метаться, как кроликов, из угла в угол, спасаясь от его лихой кисти!)

Опять критика! Опять о недостатках! Или ты не видел ничего хорошего?

Видел. Но ведь хорошее воспринимается как должное! И обычно говорят о том, что болит...

За годы моих «странствий по белу свету» я встречал много настоящих прекрасных людей. Я хотел рассказать о каждом из них в отдельности, но боюсь, что тогда мне придется составлять целый том положительных характеристик. (Впрочем, инспекторы из отдела кадров могут обращаться ко мне в любое врем.)

«Много настоящих прекрасных людей», — общие слова.

Пожалуйста. Приведу фамилии:

Иванов, Петров, Сидоров, Авилов, Щукин, Гусев, Аксенов, Шафер, Озерова, Фырфырюгин, Данилевская, Катаев, Ауслендер, Скрябин, Воробьев, Новиков, Солоухин, Анджапаридзе, Школьников, Вольский, Садовкин, Слесарев, Маляров, Плотников, Максимов, Штродах, Иорданский, Раскин, Циклаури, Сомик, Павлова, Шадрин, Уханов, Захарова, Говоров, Румянцев, Солдатов, Краминев, Звонков, Серов, Гибовда, Феоктистов, Лауга, Ратомский, Есеев, Кероспян, Бугаев, Черемных, Вентцель, Славкин, — пятьдесят! Мало? А вы сами знали больше, хороших, настоящих? — и, конечно, Надежда Лукьяновна, повар на полярной станции в Тикси.

Кажется, я неправильно употребил слово «неудачник». Вероятно, я хотел сказать о людях, которым на все плевать — день промелькнул и ладно. Неудачник — это иная статья, значит человек чего-то добивался...

«Удачники» от «неудачников» отличаются как пассажиры пригородной электрички, проходящей без остановки мимо станции, от пассажиров, стоящих на этой станции. И те и другие, в конце концов, приедут к месту назначения. Одни — раньше, другие — чуть позже. Но пассажиры электропоезда лениво посматривают в запотевшие окна на уплывающую назад, заполненную людьми платформу и чувствуют свое некоторое превосходство. А ведь им просто повезло!

<…>