Автор: Ладислав Мнячко
Название: Вкус власти
Период появления в самиздате: 1966 - 1974


 

ВКУС ВЛАСТИ

 

<...>

 

В заднем крыле здания, в одном из многочисленных канцелярских помещений, на время траурных торжеств устроился человек, о существовании которого миллионы жителей даже не подозревали. Франк не находил подходящего названия и подходящего титула для этого важного лица. Главнокомандующий похоронного штаба? Уполномоченный правительства для организации государственных похорон? Генеральный могильщик? Шеф похоронного протокола? Главный Церемониймейстер? Франк напрасно ломал голову, ничего подходящего не приходило ему на ум. Этот важный человек решал все с неоспоримой силой. Назначенная похоронная процессия находилась под его командованием. Он определял очередность вступления в почетный караул, время прибытий делегаций, от заводов, учреждений, институтов, количество членов этих делегаций, когда и как долге должна оставаться в зале прощания вдова покойного, он определял, в зависимости от важности, какая группировка должна возложить венки к катафалку, он намечал регламент выступлений и очередность ораторов, он проектировал все украшение большого зала прощания, и наблюдал за тем, как это проводилось, а Франк не знал его фамилии. И он был не в состоянии представить себе, что он делал, где и как он работал все то время, когда не было никаких государственных похорон. Ведь невозможно было представить, чтобы этот строго секретный человек, этот специалист по похоронам, ничем другим не занимался. Но он должен был знать свое дело в совершенстве, непосвященный профан вряд ли способен представить себе, какая сложная организация и какой мощный аппарат требуется для государственных похорон, чтобы все функционировало, как положено. Скорбящие массы должны плавно дефилировать перед гробом, без неприятных пауз и разрывов. Покойник должен оставаться выставленным двое суток, ведь трудно себе представить, что случилось бы, если бы все, кто пройдут здесь, пришли сразу. Этот таинственный человек имел соответствующий богатый опыт, по его подсчету мимо катафалка пройдет в целом около двухсот тысяч человек. Было не безразлично, какие это будут люди в тот или в другой момент. В присутствии родных покойного должны стоять в очереди люди из его родного местечка. Об этом надо было подумать, это надо было организовать и проконтролировать. Выло бы неприятно, если бы в тот момент, когда в почетном карауле будет стоять Галович, вошла в зал делегация союза художников. Галович ненавидел художников. Он сразу почувствовал бы в этом провокацию. Нужно было позаботиться о том, чтобы делегации крупных предприятий города проходили перед очами Галовича. Этот таинственный человек должен был решить сотни подобных частных проблем. Обо всем должен был он помнить, все предвидеть.

Он и в самом деле обо всем подумал. Опыт прежних похорон научил его, что слишком много фоторепортеров нарушают достоинство серьезного действия и траурной атмосферы в зале. Фоторепортеры всегда и везде являются бедствием. Они возятся под ногами государственных деятелей, мешают, надоедают, во время гимна, когда все стоят навытяжку, дерутся за удобные места, носятся туда и сюда, ложатся на землю, взбираются на деревья, лазают на трибуны, словно обезьяны, ослепляют людей своими постоянными вспышками, нервируют, прут всюду, где им нечего делать. Таинственный человек издал приказ — одна кинокамера, одна телекамера, один единственный фотограф из официального агентства. И вот им и был опытный в этих делах Франк. Недаром ему дали кличку «банкетный репортер».

Значит, здесь он просидит два дня, спрятанный в своем незаметном уголке, наполовину укрытый тяжелой створкой бронзовой двери, время от времени он будет выходить из своей засады, фотографировать, в этом Франк отменно разбирался, он знал, кого ему следует снимать, и что ему надо снимать, он не должен ни в коем случае упустить Галовича, Галовича, как он стоит навытяжку, Галовича, как он произносит траурную речь, Галовича, как он выражает скорбящей вдове свое глубокое соболезнование, все это попадет все это должно попасть в газету, у Франка складывалось иногда впечатление, что похороны, торжественные собрания, приемы, демонстрации, происходили главным образом для того, чтобы Галович снова попал в газету. Да и, конечно, еще снимок, как пионеры возлагают венок, и старая бабушка, вытирающая белым носовым платком перед катафалком слезы. У Франка была богатая практика, он знал, сколько фотографий газеты смогут напечатать, что и кого следует на них увидеть. Конечно, ему придется сделать около двухсот снимков, иначе его в редакции станут называть прогульщиком. Двести негативов — это была, примерно, норма для похорон. Разумеется, он может и прогуляться, чего же ему здесь делать все это время? Он знал точно, когда ему надо быть здесь, а когда не надо, знал расписание программы от начала до конца, он ознакомился с ним в бюро похоронной комиссии.

Уже давно Франк не создавал себе больше никаких иллюзий о своей работе. Хотя ему ободряюще и улыбались везде, где он появлялся со своей камерой, похлопывали его по плечу, но в действительности видели в нем бедствие, обременительное, но неизбежное зло, без которого нельзя обойтись. Разве в наши дни карьера, популярность, вообще подъем возможны без фото в печати? Франк не встречал в своей долгой репортерской практике ни одного человека, который бы отказался фотографироваться. Встречались такие, которые иногда валяли дурака, отклоняли его аппарат движением руки, говорили, оставь меня с этим в покое, для чего этот вздор, но и они не думали так всерьез. Люди жаждали попасть в газету, Франк наблюдал это ежедневно, едва только они заметят направленный на них объектив, как уже теснятся сюда, хотят попасть на снимок, хотят стоять по возможности поближе. Франк был официальным фоторепортером, банкетным репортером, репортером собраний, репортером празднеств, известным, специально проверенным, ведь он двигался постоянно среди власть имущих, на трибунах, в залах, при встречах политических деятелей, туда не всякий имел доступ, Франк принадлежал к немногим избранным, для которых были открыты все двери, Франк был прославлен, его знали, к нему уже привыкли, контроль он проходил не предъявляя удостоверения, его удостоверением является камера Гассельблад, эта магическая небольшая вещица, открывающая двери и частных покоев и дворцов, парадные и потайные. Сегодня встреча политических деятелей, завтра праздничный концерт, потом опять посещение политиком предприятия или кооперативного сельского хозяйства Франк снимал, снимал, так снимал он уже более двадцати лет, сотни, если не тысячи микрофонов. Франк снимал микрофоны, множество микрофонов. И кафедры. Множество кафедр. Кафедры были всегда одни и те же, да и микрофоны едва ли отличались друг от друга, и они оставались одними и теми же, выдвижные микрофоны, которые можно приспособить к низкому и высокому росту, лишь лица и фигуры за ними постоянно меняются. Знаменитый человек без микрофона это уже не то, настоящее, зачастую это лишь невыразительное, заурядное лицо, только микрофон придает его облику необходимую значимость, лица, облики за микрофоном постоянно меняются, но это неважно, в прессе лишь микрофон создает необходимый контакт между оратором и нацией, человек общественной жизни становится лишь тогда человеком общественной жизни, когда его видят на снимке, стоящим за микрофоном, только тогда у многих создается впечатление, что он призван сказать им что-то, объявить им что-то, и у него имеется что сказать и объявить.

В своем архиве Франк хранил пятнадцать первомайских трибун, пятнадцать полных снимков, кроме того, ряд фотографий отдельных участников. Трибуны оставались все теми же, но когда Франк недавно сравнивал самую старую фотографию с новейшей прошлогодней, то не мог найти ни одного лица, которое было бы на обоих снимках. Куда исчезли те, пятнадцатилетней давности, великие и достойные увековечения? Куда делся этот могучий, поднимавший ребенка из объятий отца к себе на трибуну? Куда делся тот, другой, которого можно было увидеть в газете на репродукции в полстраницы, как он приветствует жестом руки всю нацию? Кто вообще еще помнит, как его звали? Если бы он тогда его не снял, или если бы не удался снимок, на котором этот могучий размахивал рукой, то это могло бы стать тогда концом для Франка. Тогда было немыслимо выпустить газету без этого портрета.

Нет, Франк не создавал никаких иллюзий ни о себе, ни о своей работе. Он знал, кем его считают те, кто улыбались ему, кто теснился перед его объективом. Он был бедствием, назойливым, неприятным, но необходимым злом. Они презирали его, называл его в своей среде шалопаем, смеялись над ним, но он был им нужен. Встречаясь с ним, они ворковали слова признательности, прикидывались, что простодушно дружат с ним, выказывают искренний интерес к его персоне. Но уже часто случалось, что когда они сталкивались с ним в «штатском», значит, без аппарата, они не узнавали его. Не то, чтобы делали вид, что не видят его, они просто не узнавали его. Франк без аппарата был Никто, лишь камера придавала ему что-то вроде важности. Когда с ним раскланивались, то раскланивались, собственно, с объективом, их улыбка и их слова признательности относились к объективу, линзе — не к нему, перед ней они были готовы принимать гротескно-достойные позы, улыбаться, когда им хотелось плакать, делать серьезное лицо, когда им хотелось хохотать, притворяться заинтересованными, когда смертельно скучали, им хотелось быть увековеченными, зафиксированными на все будущие времена, а это было невозможно без фотографии, они хотели остаться навеки в единственном мгновении на фоне масс, ловящих каждое их слово, хотели быть увековеченными в газетах, потому что тот, кого никогда не видишь в газетах, не может быть вечен, не может быть избранником; газеты собирают в архивах, переплетают их, годовой комплект за комплектом откладывают, они переживают земное существование человека, и в них сообщается лишь о людях, которые чем-то выделяются. Раньше это были выделяющиеся чем-то группы монтажников, сегодня это необыкновенные женские груди, газета является общественным подтверждением значения человека, масштабом и барометром его положения, она, собственно, средство отбора, из тысяч научных работ она замечает лишь одну, из тысяч ответственных работников сообщает лишь о самых исключительных, но и здесь имеются еще большие различия, одно дало увидеть себя на каком-то групповом снимке, а другое — красоваться на первой странице ежедневной газеты в позе оратора за микрофоном, одному, в полупрофиль, нe говоря уже об официальном портрете... Тот, чье имя и лицо никогда не появлялись в газете, тот неизвестен, именно о нем эти сфотографированные так любят говорить — простой человек, скромный человек, человек с улицы, маленький человек, честный гражданин, трудящаяся масса, толпа, народ, средний человек, неизвестный гражданин, маленький, простой, скромный народ. Франк слышал эти слова из уст ораторов, политиков, государственных деятелей, писателей и они всегда приводили его в ярость. Кто ты, собственно? Как ты смеешь устанавливать такую дистанцию между тобой и другими? Чем ты не прост, не обыкновенен, не мал, а исключителен? Потому что ты боролся? Он, Франк, знал сотни, которые также боролись, храбро боролись, а когда борьба кончилась, взяли термос с неслащенным кофе и пошли в раннюю смену в шахту.

Источник: самиздатская рукопись.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Вебредактор и вебдизайнер Шварц Елена. Администратор Глеб Игрунов.