К деятелям науки, культуры и искусства

К ДЕЯТЕЛЯМ НАУКИ, КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВА*

Мы, подписавшие это письмо, обращаемся к вам со словами глубокой тревоги за судьбу и честь страны.

В течение нескольких лет в нашей общественной жизни намечаются зловещие симптомы реставрации сталинизма. Наиболее ярко проявляется это в повторении самых страшных деяний той эпохи — в организации жестоких процессов над людьми, которые посмели отстаивать свое достоинство и внутреннюю свободу, дерзнули думать и протестовать.

Конечно, репрессии не достигли размаха тех лет, но у нас достаточно оснований опасаться, что среди государственных и партийных чиновников немало людей, которые хотели бы повернуть наше общественное развитие вспять. У нас нет никаких гарантий, что с нашего молчаливого попустительства исподволь не наступит снова 37 год.

Мы еще очень не скоро сможем увидеть Андрея Синявского и Юлия Даниэля — людей, осужденных на долгие годы мучений только за то, что они посмели излагать вещи, которые считали истиной.

На три года оторваны от жизни совсем молодые люди — Виктор Хаустов и Владимир Буковский. Все их «преступление» заключалось в том, что они публично выразили свое несогласие с драконскими законами и карательными мерами, пригвоздившими нашу страну в очередной раз к позорному столбу. Судебная расправа над ними — образец циничного беззакония и превратного толкования фактов.

Последний процесс над Галансковым, Гинзбургом, Добровольским и Дашковой вышел за всякие рамки в попрании человеческих прав. Организации этого процесса мог бы позавидовать и А. Вышинский: он хоть выбивал какие-то признания, свидетельские показания. Прокурору Терехову и судье Миронову не понадобились и пустые формальности сбора доказательств.

Юрий ГАЛАНСКОВ, физически очень больной человек, осужден на семь лет лагерей строгого режима. Единственное, менее чем косвенное доказательство его вины — показания подлого и малодушного Добровольского.

Александр ГИНЗБУРГ приговорен к пяти годам лагерей строгого режима вопреки всем показаниям свидетелей и вещественным доказательствам.

Искалечена жизнь и Алексея ДОБРОВОЛЬСКОГО, Сыгравшего зловещую костомаровскую роль[1] на этом процессе. Если у него есть хоть капля совести, тридцать серебренников (всего двухлетний срок наказания) — слишком малая компенсация за презрение и отверженность, которые ожидают этого клеветника. Клеймо негодяя, погубившего своих товарищей, оболгавшего их из низменных интересов, за это нравственное уродство Добровольского в большой мере несут ответственность наши карательные органы.

Вся вина Веры ЛАШКОВОЙ в том, что она напечатала несколько материалов и дала почитать своим товарищам книги, которые с точки зрения суда являются криминальными. За это она расплатилась годом тюрьмы. Но этого мало. В нашей стране она, по всей вероятности, будет расплачиваться очень долго и дорого: отметкой в паспорте, невозможностью жить, учиться и работать в Москве[2]. Такова судьба подавляющего большинства политзаключенных, отбывших свой срок. (В такие невыносимые условия попал, например, Леонид РЕНДЕЛЬ, вернувшийся в августе 1967 г. после десяти лет мордовских лагерей. Ему не только не разрешено жить в Москве, но запрещено даже изредка навещать больную мать. Рендель поставлен под надзор местных властей: он обязан каждую неделю отмечаться в милиции, он не имеет права выходить из дома после девяти часов вечера, ему даже запрещено посещать столовую поселка, в котором он проживает, и, наконец, в любое время дня и ночи к нему могут ворваться, обыскать его, проверить книги, бумаги, имущество ...)

Атмосфера вокруг недавнего процесса — еще одно звено в цепи беззаконий. Официальные органы нагло дезинформировали западную коммунистическую прессу: в день начала суда было заявлено, что сроки его еще не установлены. Заместитель председателя Мосгорсуда Миронов, назначенный судьей по этому делу, незадолго до процесса отвечал, что такое дело в Мосгорсуд вообще не поступало.

Люди, стремившиеся попасть в суд, подвергались откровенному шантажу и издевательскому унижению человеческого достоинства. Фотографирование, неусыпная слежка, проверка документов, подслушивание разговоров — это далеко не полный перечень того, что происходило в дни судебной расправы. Едва ли не самое страшное то, что среди филеров были совсем молодые люди — юноши и девушки. Вместо пытливого чтения, попыток задуматься над сложными вопросами современности им предложили подслушивание и донос. И'это наушничанье, с точки зрения КГБ, вероятно, и есть тот самый нравственный идеал молодежи, который они противопоставляют «безнравственности» Гинзбурга, посмевшего вступиться за невинно осужденных людей.

Вы, наверное, хорошо знакомы с письмом Л. Богораз и П. Литвинова. С полной ответственностью мы заявляем: каждая строка в письме — не только правда, это лишь малая часть правды о неслыханных безобразиях и издевательствах над подсудимыми. Организация процесса, поведение судьи, в обязанности которого входит полная беспристрастность, по существу лишили подсудимых права на самозащиту, а зоологическое улюлюканье так называемой «общественности» создало вокруг них атмосферу моральной нетерпимости. На суде сидели люди, которые листали журналы или дремали и просыпались только для того, чтобы потребовать прибавления срока.

Власти в очередной раз организовали «гласность» с расчетом на самые низменные черты специально подобранных людей: хамское безразличие к чужой судьбе, бездумье, не нуждающееся ни в информации, ни в анализе фактов.

Пока в зале суда дремали или издавались над подсудимыми кликуши и черносотенцы, в фойе, а потом на морозе толпились люди, составляющие подлинное общественное мнение: друзья и близкие подсудимых и люди, не знакомые с подсудимыми, но желающие знать истину, — писатели, художники, студенты, учителя.

Для людей неосведомленных центральные органы печати подготовили фальшивки, содержащие или прямую ложь, или тенденциозно выхваченные факты. Люди, претендующие на роль идеологических наставников, пренебрегли очень важным: «... Необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости... предподносится субъективная стряпня для оправдания, может быть, грязного дела. Это ведь бывает... чаще, чем кажется». Это слова В. И. Ленина (т. 30, стр. 351).

Бесчеловечная расправа над интеллигентами — это логическое завершение атмосферы общественной жизни нескольких последних лет. Наивным надеждам на полное оздоровление общественной жизни, вселенным в «ас решениями XX и XXII съездов, не удалось сбыться. Медленно, но неуклонно идет процесс реставрации сталинизма. Главный расчет при этом делается на нашу общественную инертность, короткую память, горькую нашу привычку к несвободе. Вот некоторые вехи возрождения сталинизма в последние годы:

1. С самых высоких трибун во вполне положительном контексте называлось имя И. В. Сталина. Газеты сообщали об аплодисментах, раздававшихся при упоминании этого имени. Но они, конечно, молчали о том, что аплодировали люди с лакейской жаждой сильной личности, люди, желающие оправдания за свое поведение в не столь отдаленную эпоху.

Как же долго нужно было извращать человеческую природу, если можно аплодировать убийце сотен тысяч людей, организатору пыток и мучительств!

2. Это можно было бы кое-как объяснить желанием объективно осветить историю. Хотя и объективное отношение к палачу — тоже факт нравственной паталогии, но это еще можно было бы понять.

Однако объективности почему-то не хватало на то, чтобы рассказать правду о ряде соратников В. И. Ленина, организаторов советского государства. Ведь можно же, оставаясь в рамках партийной дискуссии, честно сказать о них — о том, что они не устраивали террористических актов, не занимались шпионажем и не подсыпали битых стекол в продукты. Но до сих пор официальные историки говорят, например, о больших заслугах в годы гражданской войны И. В. Сталина, который в то время был рядовым членом Реввоенсовета, а деятельность организатора Красной армии, председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого не только замалчивается, но и объясняется вредительской.

3. В результате термин «культ личности» стал чуть ли не запретным в нашей печати. Не пропускаются в печать или рассыпаются уже набранные художественные и научные работы, в которых подвергается критике Сталин и преступления сталинского периода (воспоминания Б. Ванникова, книга Л. Славина о маршале Егорове, фронтовые дневники К. Симонова, мемуары Е. Гинзбург и многое-многое другое). Дело дошло до того, что член ЦК КПСС директор Института марксизма-ленинизма Федосеев рекомендовал употреблять термин «культ личности» только применительно к латиноамериканским диктаторам или к Мао Цзе-дуну.

4. Ни одно из демократических начинаний не доведено до конца. До сих пор литературный или художественный вкус временщика — закон для писателя, художника, режиссера, читателя, артиста. В фильмотеках гниют фильмы, которые сделали бы высокую честь нашему искусству, в тесных мастерских или на чердаках залеживаются прекрасные произведения живописи. В литературе находится место для низкопробных произведений Кочетова и Смирнова, прославляющих в частности Сталина. И только немногие счастливчики смогли прочитать «Раковый корпус» Солженицына.

Попытка  бороться   с   так   называемым   «самиздатом»   — внецензурной литературой — обречена на провал. Если бы в русской литературе не было «самиздата», мы потеряли бы роман Радищева, «Горе от ума» Грибоедова и многие стихи Пушкина. И в наше время бережное отношение группы читателей к неизданному слову донесет до лучших времен подлинное творчество наших современников. Временщики не в силах что бы то ни было сделать: Ждановы уходят в небытие, а творчество Ахматовой завоевывает поколение за поколением.

Чувствуя это, .карательные органы идут на прямые подлоги, как это и произошло в случае абсурдного приобщения создателя книги о деле Синявского и Даниэля Александра Гинзбурга и составителя литературно-публицистического сборника «Феникс-66» Юрия Галанскова к эмигрантской организации НТС.

В общественных науках продолжает навязываться  губительный и необратимый диктат конъюнктуры. Отступление от истины — смерть для ученого, а наши историки новейшего времени, философы, политэкономы вынуждены делать это каждодневно. Если же случайно частица правды прорвется в печать, авторы подвергаются гонениям. Примеры этого хорошо известны.

5. Только недавно реабилитирован крымско-татарский народ. Но советские люди почти не знают об этом. Не знают они и о том, что народ, перед которым совершено громадное великодержавное преступление, до сих пор лишен права вернуться на свою родину. А тех, кто пытается это сделать, отправляют назад или подвергают репрессиям.

6. Многие советские люди регулярно испытывают на себе унизительную слежку.

Всё это — только некоторые примеры нашей общественной жизни.

Мы еще раз напоминаем: молчаливое потворство сталинистам и бюрократам, обманывающим народ и руководство, глушащим любой сигнал, любую жалобу, любой протест, логически приводит к самому страшному: беззаконной расправе над людьми.

В этих условиях мы обращаемся к вам, людям творческого труда, людям, которым наш народ бесконечно верит: поднимите свой голос против надвигающейся опасности новых Сталиных и новых ежовых. На вашей совести — судьба будущих Вавиловых и Мандельштамов.

Вы — наследники великих гуманистических традиций русской интеллигенции.

Перед вами пример мужественного поведения современной прогрессивной западной интеллигенции.

Мы понимаем вы поставлены в такие условия, что выполнение гражданского долга — каждый раз акт мужества. Но ведь и выбора тоже нет: или мужество — или трусливое соучастие в грязных делах; или риск — или присоединение к Васильевым и кедриньгм; или поступиться каким-то благам — или встать в ряд с желтыми борзописцами из «Известий» и «Комсомольской Правды», посчитавшими для себя нравственно возможным публичный оговор людей, над которыми учинили расправу.

Мы хотим немногого: чтобы наша общественность имела моральное право требовать освобождения греческих политзаключенных.

Для этого нужно тоже немного: добиться того, чтобы из многолетнего заключения были возвращены наши несправедливо осужденные сограждане.

Помните: в тяжелых условиях лагерей строгого режима томятся люди, посмевшие думать. Каждый раз, когда вы молчите, возникает ступенька к новому судебному процессу. Исподволь, с вашего молчаливого согласия может наступить новый ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ГОД.

Илья Габай, педагог, редактор Москва А-55, Новолесная ул., 18, корп. 2, кв. 83.

Юлий Ким, учитель Москва, Рязанский пр., 73, кв. 90

Петр Якир, историк

Москва Ж-280, Автозаводская ул., 5, кв. 75 (Январь 1968)

[2]  По негласной инструкции, осужденным по ст. 70 УК РСФСР, освобожденным из заключения, запрещено проживание в так называемых «режимных» городах (как Москва, Ленинград, Киев и т. д.). Однако, поскольку Вера Лашкова отбыла весь срок заключения не выезжая из Москвы, в июле 1968 г. Городским отделом милиции ей была дана московская прописка сроком на 6 месяцев, по истечении которых разрешение может быть продлено или отменено.

Источник: Процесс четырех. Амстердам. фонд им.Герцена. 1971.

*Данное письмо вошло в Сборник документов о суде над А.Гинзбургом, Ю.Галансковым, А.Добровольским, В.Лашковой /Сост. П.М.Литвинов. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1968. Ниже мы приводим справку об этом процессе, составленную обществом "Мемориал":

С 8 по 12 января 1968 г. в Мосгорсуде состоялся процесс над Юрием Галансковым, Александром Гинзбургом, Алексеем Добровольским и Верой Лашковой. Всех четверых арестовали почти за год до этого; всем четверым было предъявлено обвинение в “антисоветской агитации и пропаганде” (Галанскова, сверх того, обвинили ещё и в незаконных валютных операциях). Центральным пунктом обвинения, выдвинутого против Гинзбурга, было составление им т.н. “Белой книги” — документального сборника материалов о деле А.Синявского и Ю.Даниэля; Галанскову ставили в вину, главным образом, составление им машинописного общественно-политического и литературно-философского альманаха Феникс-66”; Добровольскому — авторство одного из текстов, помещённых в “Фениксе-66”; Лашковой — техническую помощь в перепечатке обоих сборников. Кроме того, подсудимым инкриминировалась “преступная связь” с эмигрантской антисоветской организацией “Народно-трудовой союз”. Во время суда, когда была развернута широкая кампания в советской прессе, в публикациях особо акцентировалась именно эта часть обвинения.
       Юрий Галансков был приговорен к 7 годам лагеря, Александр Гинзбург — к 5 годам, Алексей Добровольский, активно сотрудничавший со следствием и обвинением, — к 2 годам. Вера Лашкова получила 1 год лишения свободы и была освобождена из-под стражи через несколько дней после суда.
       Последние слова на суде Гинзбурга и Галанскова, не признавших себя виновными, и защитительная речь Б.Золотухина (адвоката Гинзбурга) получили широкое хождение в самиздате.
       “Дело четырёх”, как его стали называть впоследствии, стало одним из самых громких политических процессов 1960—1980-х гг. и имело далеко идущие последствия. Сам факт очередного уголовного преследования по очевидно политическим мотивам, ставшие широко известными многочисленные процессуальные нарушения в ходе следствия и судебного разбирательства, суровость приговоров, вынесенных Галанскову и Гинзбургу, отчетливо прослеживавшаяся связь этого дела с предыдущей судебной расправой над писателями Синявским и Даниэлем, — все это вызвало волну протестов, масштабы которой не были превзойдены в течение всего периода существования в СССР диссидентского сопротивления.
       Петиционная кампания в защиту Гинзбурга и Галанскова началась еще до слушания дела в Мосгорсуде; под некоторыми обращениями в официальные органы были собраны сотни подписей, среди которых было немало известных имен.
       Протесты не ограничивались одними петициями: 22 января 1967 г., сразу после ареста Галанскова, Добровольского и Лашковой, но еще до ареста Гинзбурга на Пушкинской площади в Москве был устроен митинг протеста. Несколько участников митинга было, в свою очередь, арестовано и осуждено еще до окончания следствия по делу четырех.
       Самым драматическим эпизодом протестной кампании стало обращение Ларисы Богораз и Павла Литвинова «К мировой общественности», открыто переданное авторами иностранным журналистам на третий день процесса, около здания суда на Каланчёвке. Обращение, в тот же вечер многократно переданное всеми зарубежными радиостанциями, вещающими на Советский Союз, произвело колоссальное впечатление, не столько своим содержанием, сколько формой: впервые граждане СССР, протестуя против судебного произвола, решились апеллировать не к официальным инстанциям, а непосредственно к своим согражданам и к мировому общественному мнению. Обращение инициировало новую волну протестов — уже не только против суда и приговора, но и вообще против политических преследований инакомыслящих и других тенденций, расценивавшихся как попытки возрождения сталинизма.
       Вызванная процессом четырех «эпистолярная революция», как ее иногда называли, привела к консолидации протестной активности в стране. Именно тогда возникло то, что впоследствии назовут правозащитным движением в СССР. Вскоре эта консолидация нашла свое материальное воплощение: в апреле 1968 г. был выпущен первый номер “Хроники текущих событий” — самиздатского информационного бюллетеня правозащитников.

Оставьте, пожалуйста, свой отзыв

Вебредактор и вебдизайнер Шварц Елена. Администратор Глеб Игрунов.