Воспоминания о Самиздате председателя Московской хельсинкской группы Людмилы Алексеевой

- Как и когда появился самиздат в СССР?

- Это тайна великая есть. Известно только, откуда появилось это название - от Николая Глазкова, который ходил с такими самодельными переплетёнными тетрадочками с его собственными стихами, называвшимися «самсебяиздат». Потом народ - великий редактор и автор - превратил это название в «самиздат».

А как возник самиздат... На самом деле неподцензурная литература в России была всегда, поскольку в ней всегда существовала цензура. Допушкинские времена нам известны плохо, но вот уже во времена Пушкина его стихи ходили в списках. (Правда, их тогда переписывали от руки.) Однако это не был самиздат.

Самиздат, всё-таки - совершенно определённое явление, которое появилось в послесталинское время. Хотя и во времена Сталина, конечно, люди всё-таки писали воспоминания, пряча их затем, и учили запрещённые стихи на память. Я, например, ещё девчонкой знала запрещённые стихи Есенина благодаря тому, что моя тётка, мамина младшая сестра, читали их мне на память. Это тоже - своего рода самиздат.

Как массовое явление самиздат появился уже в послесталинскую эпоху, - думаю, что после ХХ съезда, когда сразу на свободу вышло много людей, которым не терпелось рассказать о всех тех муках, которые они претерпели, и о том жизненном опыте, который они получили. (Они твёрдо знали, что напечатать всё это будет никак невозможно.)

Кроме того, сам факт рассказа генерального секретаря партии (в действительности Н. Хрущёв являлся 1-м секретарём ЦК КПСС, - АП) с высокой трибуны о том, что целый важный пласт жизни нам подавался не так, как это было на самом деле, что многое от нас скрывалось, конечно, разбудил в людях желание преодолеть прежнее враньё и как-то запечатлеть эти неизвестные страницы из жизни страны.

Хотя цензура продолжала существовать, но и мы были всё-таки вооружены уже пишущими машинками. Пусть сейчас, в век компьютеров, они кажутся жалким приспособлением, но работа на пишущих машинках была намного производительнее писания от руки. И если человек насобачивался писать на машинке, то это выходило гораздо, гораздо быстрее, чем от руки. (Когда много упражняешься в этом, то навык появляется довольно быстро.)

Помните, Галич пел: ««Эрика» берёт четыре копии...»? Ничего не четыре копии! Я сама восемь-девять печатала на папиросной бумаге. Только надо было по клавишам стучать так, как будто молотком гвозди забиваешь.

Сочетание всего этого и породило самиздат. То есть, с одной стороны, осознание обществом, что многое от него скрывают и много ему врут. Во-вторых, сохранение цензуры, показавшее обществу, что ему врут, что от него скрывают правду и что у него нет возможности с помощью типографского станка рассказать то, что оно хочет рассказать. И в-третьих, наличие пишущих машинок. (При этом свою роль сыграло, может быть, и то, что в хрущевские времена стали получать отдельные квартиры и люди интеллигентных профессий с весьма среднем достатком. В хрущёвке можно было сесть за машинку, и никто бы в глазок за тобой не подглядел и через стенку бы не услышал, чем ты там занимаешься.)

Как он появился? Это - очень забавная история. Я слышала уже от нескольких людей, что именно они присутствовали при появлении первого самиздатского произведения: мол, в их компании вот такой-то и такой-то сел за машинку и напечатал то-то и то-то. Ну и я присутствовала в такой компании. Я была вхожа в компанию, к которой принадлежали Синявский и Даниэль, так что мне сам Бог велел говорить, что самиздат родился в нашей компании. (Я сама не то чтобы тоже принадлежала к этой компании, но дружила с Даниэлями и всех её участников знала. Как и они - меня.) Так что самиздат зародился сразу во многих местах, из-за чего люди думают, что именно они были свидетелями этого.

Помню, как я увидела первое самиздатское произведение. Это было в квартире у матери Александра Есенина-Вольпина - Надежды Давыдовны Вольпиной, которая жила около «Аэропорта» в маленькой отдельной квартире. Не помню, по какому поводу Алик устраивал у нее в тот день сабантуй (не то по случая своего дня рождения, не то ещё чего-то), на который и я была звана. (Это было в 59-м или 60-м году, когда Алик только что в очередной раз вышел из сумасшедшего дома.) Так вот, кто-то из гостей (но не Алик) говорит: «А хочешь, я тебе что-то покажу?» И вынимает отпечатанную на машинке поэму Коржавина «Танька», которая тогда, конечно, ещё не была напечатана.

А потом пошло-поехало. Сначала в самиздате ходили (или это мне так попадались?) только стихи - Гумилёва, Ахматовой, Коржавина, Мандельштама, даже Есенина. Потом, после стихов, мне стали попадаться лагерные воспоминания. Это были, конечно, непрофессионально написанные вещи, но очень впечатляющие человеческие документы. Правда, не все они вызывали сочувствие, - иной раз их писали очень твердокаменные люди.

А потом, в году 61-м, я и сама приняла участие в распространении самиздата. Было это так. Мой тогдашний муж-физик взял домой халтуру - перевести какую-то английскую книжку по физике. Мы делали эту работу вместе: я от руки писала рыбу, а он её редактировал с точки зрения физики. После этого рукопись (она была толстая) надо было отдать перепечатать. И я ему сказала: «Чем платить большие деньги машинистке, давай купим пишущую машинка, я научусь печатать и сама её перепечатаю. Таким образом, нам больше денег достанется за выполнение этой работы». И мы пошли в магазин, где продавались пишущие машинки «Эрика» и ещё какие-то - всякие там «Башкирия» и «Москва» (которые по сравнению с «Эрикой» были ерундой) и купили самую тогда шикарную машинку - немецкую «Эрику». (Никаких очередей тогда за ними не было, - они были довольно дорогие.) Мы приволокли эту «Эрику» домой и обнаружили. что к ней приложен самоучитель, в котором сказано, на клавишу с какой буквой каким пальцем нужно ударять. Я положила возле себя самоучитель и начала печатать эту книжку по физики. На ней я и научилась печатать. К тому времени, когда я закончила эту работу, я уже печатала вполне профессионально.

Затем я взялась перепечатывать стихи. (Именно поэтому-то я и решила подбить мужа на покупку машинки.) Первой была раритетная книга еще двадцатых годов с прекрасными переводами стихов Киплинга, которую я выпросила на несколько дней. Самые мои любимые стихи из этой книжки я перепечатала в шести или семи экземплярах и отдала их в переплётную мастерскую, (подумаешь, стихи Киплинга!), где мне их довольно красиво переплели. Один экземпляр я оставила себе, а остальные дарила своим друзьям. Таким образом я выпустила целую серию сборников, в том числе Ахматовой и Мандельштама, книги которых нельзя было купить, но можно было выпросить на несколько дней и перепечатать для себя. (Это - очень соблазнительная вещь.) И я всех их затем отдавала в переплёт, потому что ничего запретного в этом в то время уже не было.

Но к тому времени, когда началось дело Синявского и Даниэля, я печатала уже не только стихи. Когда их арестовали, я путешествовала на теплоходе по реке, и мой подружки Наташа и Ада написали мне до востребования, по моему, в Ростов письмо о том, что «Андрюша и Юлик заболели (поскольку я знала про то, что они публиковались за границей, то я сразу поняла, чем они «заболели», - Л. А.), мы приходили к тебе домой и, несмотря на присутствие мамы, нам кое-что удалось». Во время этого визита одна из них вешала лапшу на уши моей маме, а другая, зная, где у меня лежит самиздат, выгребала его. (Мы тогда все свои дома очищали от самиздата, потому что думали, что, может быть, пойдут его искать по домам знакомых. Правда, ко мне с этим не приходили.)

Правозащитный самиздат появился вместе с правозащитным движением. А днём рождения правозащитного движения я считаю демонстрацию 5 декабря 65-го года на Пушкинской площади, которая прошла под правозащитными лозунгами. В свою очередь эта демонстрация была проведена под влиянием гражданского обращения, которое было размножено на машинке и распространено в том числе по разным институтам.

Незадолго до этого, сразу после ареста Синявского и Даниэля, их знакомые начали писать письма следователям, в прокуратуру, в ЦК партии, Брежневу и уж не помню в какие ещё инстанции. Писали в том смысле, что писатели имеют право выражать своё мнение, что мы, читатели, имеем право сами решать, что нам читать, и что цензура нарушает наши права. Причём писали, подписываясь своими именами и указывая свой адрес, а копии писем направляли в самиздат. И этим данная кампания отличалась от очень яростной кампании в защиту Иосифа Бродского, когда письма писали только в инстанции, а не распространяли в самиздате. (Давали их читать, может быть, только двум-трём знакомым.) В данном же случае письма целенаправленно запускали в самиздат, и они затем оказывались в Новосибирске, Хабаровске и ещё Бог знает где. Это было время рождения правозащитного самиздата как такового, и появление его чуть-чуть опередило день рождения правозащитного движения.

«Белая книга» - сборник, который составил Алик Гинзбург по материалам ареста и суда над Синявским и Даниэлем - тоже ходил в самиздате. А вот произведения Аржака и Терца (то есть, Даниэля и Синявского) я в самиздате не видела, хотя, может быть, они там и были. Я их встречала только в тамиздате, когда эти книжки стали проникать сюда, - вскоре после ареста их авторов. Впрочем, наверное, даже раньше, потому что у их жён эти книги к тому времени уже были.

На начальной стадии своего бытования правозащитный самиздат включал в основном короткие, на одну-две-три страницы, заявления и обращения по поводу судов и арестов. А зрелая стадия развития правозащитного самиздата характеризовалась появлением уже периодического издание - «Хроники текущих событий». Кроме того, после каждого политического судебного процесса стало просто уже обязательным распространение в самиздате записи его хода. А после крупных процессов по образцу того, что сделали Вигдорова (по поводу суда над Бродским) и Гинзбург (по поводу суда над Синявским и Даниэлем) составлялись и толстые сборники, скажем, не в пример «Белой книге», сборник по поводу суда над Гинзбургом и Галансковым.

Но самиздат пекли не только московские правозащитники. Был и очень большой местный самиздат. Его изготовлением занимались, например, баптисты и адвентисты. У адвентистов, скажем, имелись целые подпольные типографии для печатанья религиозной литературы. (Они печатали евангелие и произведения своего лидера Владимира Шелкова). Свои типографии они устраивали не в Москве, а в очень глухих местах, и это был провинциальный самиздат. Они прониклись таким уважением к Московской хельсинкской группе, что сделали нам такой подарок о котором мы их даже не просили - привезли огромную пачку отпечатанных типографским способом бланков Московской хельсинкской группы. После этого свои документы мы распространяли на этих бланках с нашим логотипом. Это было шикарно.

Имелся свой небольшой самиздат и у петербургского андерграунда. Однако других таких гнёзд самиздата, как Москва, было не так уж много.

Очень развит был самиздат и у крымских татар. которые документировали все свои судебные процессы. Кроме того, они необычайно активно писали свои письма - очень длинные, с перечислением всех страданий крымско-татарского народа, со ссылками на Ленина и на кого хотите и с огромным числом подписей. Они тоже ходили в самиздате.

Был еще очень большой - сильный и самостоятельный - украинский самиздат. Причём периодических изданий на Украине было больше, чем у нас. (По количеству названий, а не по тиражу.) Он распространялся (и на русском, и на украинском языке) не только в Киеве, но и в Харькове, и во Львове, Это был и художественный, и правозащитный самиздат, он включал полноценные и художественные, и публицистические произведения. В частности, книгу Дзюбы, написанную в форме письма в ЦК партии по поводу русификации Украины ("Интернационализм или русификация?" - Е.Ш.). Когда украинцы через лагеря познакомились с москвичами, то не поленились эту книгу перевести на русский и напечатать, а затем прислать её нам для того, чтобы мы знали про русификацию и их страдания. Она на московских правозащитников произвела очень сильное впечатление и очень хорошо объяснила нам украинские проблемы.

- А ходили ли в самиздате произведения Авторханова?

- Я их в самиздате не видела. Я их видела только в тамиздате. Я помню, что его книжка впервые попала мне в руки весной 69-го года, и я взяла её затем читать с собою в отпуск в Сухуми. Потом у меня появилась другая его книга - «Технология власти», которую я в 75-м году отдала Вячеку Игрунову в одесскую библиотеку самиздата. Но это всё был тамиздат.

- Я думаю, что, поскольку Авторханов творил за границей, то и книги его изначально могли поступать в оборот в СССР только в виде тамиздата.

- Но было ещё и такое явление, как перепечатка тамиздата.

- Все мы, работающие над темой самиздата, сошлись в том, что такие перепечатки являются уже самиздатом...

- Да, с чего бы ни перепечатывали, это всё равно будет самиздат. У меня, например, есть экземпляр моей тамиздатской книжки «История инакомыслия в СССР», воспроизведённой в Новосибирске фотоспособом. Это - большая награда для автора, когда его книгу (450 страниц!) размножают таким образом.

- Когда и почему самиздат в СССР прекратил своё существование?

- Когда цензура закончилась.

Если вдруг сейчас цензура вернётся, то мы вновь возьмёмся за самиздат. Но только это будет для властей страшная вещь, потому что теперь у нас есть компьютеры, принтеры, факсы.

- А когда прекратилась цензура?

- Не могу сказать, потому что меня в это время не было в СССР. Я впервые со времён эмиграции приехала в страну в 90-м году, и тогда самиздата уже не было. В тот раз Лариса [Богораз] преподнесла мне журнал, в котором уже были произведения Толи Марченко, статья о Даниэле и так далее. Я думаю, что в это время самиздат и прекратился - как только стало можно всё печатать.

- А. Даниэль считает, что самиздат начал умирать уже в конце 70-х годов.

- Я с этим не согласна. Число распространяемых произведений к этому времени не уменьшилось и, кроме того, появилось порядочно тамиздата. Но самиздат не прекратился.

- Даниэль обосновывает это своё утверждение тем, что тамиздат вытеснил самиздат.

- Нет, он не вытеснил, он лишь добавился к самиздату. Спрос на неподцензурную литературу сохранялся очень большой, и удовлетворить его было невозможно ни самиздатом, ни тамиздатом. Это Даниэль встречал тамиздат, а ведь имелось сколько угодно людей, которым тамиздат был недоступен. У меня тоже были груды тамиздата, потому что ко мне ходили иностранные корреспонденты и я в течении трёх лет переправляла самиздат на Запад. Я уехала из СССР в 77-м году, и последние три года перед этим являлась основным каналом переправки правозащитного самиздата. (У художественного самиздата имелись, наверное, свои каналы, хотя кое что из художественного самиздата я тоже переправляла.) Я его буквально чемоданами отправляла. Его было очень много, очень много, и это были всё перепечатки на машинке. Причём не только из Москвы.

А однажды Болонкин, Шаклеин и Балакирев, будучи инженерами, смогли починить какую-то списанную за негодностью множительную машину и напечатали на ней 19-й выпуск «Хроники…». Тут же, конечно, все трое попались, и этой «Хроники...», отпечатанной таким диковинным способом, я так и не увидела. Я встречала «Хронику...» отпечатанную только на машинке или тамиздатскую - сначала голландскую, а потом уже чалидзевскую.

- Каковы были цели и пути распространения самиздата.

- Цели понятны - самовыражение. Ведь почти никакое человеческое чувство выразить через цензуру было невозможно. Под конец было уже совсем чёрт знает что: были недоступны стихи Окуджавы, Высоцкого, которых не печатали, хотя они - не какие-нибудь там антисоветчики.

Что касается путей распространения, то это, прежде всего, из рук в руки. Очень редко самиздат переправлялся по почте, потому что она была под контролем. И тем более удивительно, что самиздат доходил до Владивостока, Хабаровска, Новосибирска и Иркутска. Значит, люди не ленились его возить.

- Существовал ли рынок самиздата?

- Существовал. Я не знаю, продавали ли самиздат на чёрном книжном рынке вместе с дефицитными книжками, но сам по себе такой рынок существовал, и я даже в нём участвовала. Вообще, самиздат я печатала, конечно, бесплатно. «Хронику...», например, совершенно точно. Даже и речи не было о том, чтобы делать это за деньги. Однажды, поскольку я много лет печатала первую закладку «Хроники...», кто-то завёл об этом речь, но я сказала: «Нет, я не буду за это деньги брать. «Хроника...» - это для души». Это, кстати сказать, подтвердил на допросе и Ваня Рудаков: «За перепечатку «Хроники...» Люда деньги не брала. Она сказала, что это - для спасения души».

Однако в 69-м году мой младший сын закончил школу. Пока он учился в школе, он ходил в школьном костюме, у которого рукава были короткие (он ужасно вырос из него) и латки на коленях. Но в университет-то мальчика надо было отправлять не в школьной форме, а в каком-нибудь, пусть дешёвом, но костюме. Кроме того, в течении долгих лет до этого у нас не было возможности заниматься его гардеробом, и так получилось, что ему надо было всё покупать, начиная от трусов и маек и кончая обувью и зимним пальто. Когда я приценилась к самым даже дешёвым вещам, получилась какая-то просто астрономическая для меня цифра. И тогда я подумала, что за лето я смогу заработать деньги на самиздате.

А надо сказать, что для самиздата у меня была специальная машинка - старинный «Ундервуд», который весил, по-моему, пуд. (Я его купила в комиссионном магазине.) Поскольку футляра у него не было, то я была вынуждена таскать его в хозяйственной коробке, укутав сверху одеялом для того, чтобы не было видно, что это - машинка. Домой я этот «Ундервуд» не брала (дома у меня стояла «невинная» машинка, на которой я не печатала ничего запрещенного, а только зарабатывала перепечаткой, редактированием и т. д.), а только таскала по таким знакомым, которые ни в чём запрещённом не участвовали и к которым не могли прийти с обыском. Однако долго из них никто не выдерживал. Когда я оставляла не только эту поганую машинку, но и часть напечатанного (если я не успевала что-то до конца напечатать), то люди начинали нервничать, из-за чего машинку приходилось забирать и искать ей какое-то другое пристанище.

Это продолжалось до тех пор, пока я не набрела на мать Майи Улановской - Надежду Марковну Улановскую, которая жила около Красных Ворот. (Когда она и её муж вернулись из заключения, то получили эту квартиру как старые большевики.) В доме у них был такой чуланчик, где поселился мой «Ундервуд» и где находился справочный комплект «Хроники...». (Когда печатаешь «Хронику...», часто возникает необходимость посмотреть, когда того или иного человека арестовали и когда был суд.)

Так вот, до знакомства с Улановской я ходила по знакомым с этим «Ундервудом» и печатала там книжки на продажу. Правда, уже не семь экземпляров, а шесть или пять, - чтобы на них хоть что-то видно было. Я напечатала тогда «В круге первом» и «Раковый корпус», «Новый класс» Джиласа, «20 писем к другу» Аллилуевой, что-то ещё.

Я печатала эти книжки, и их мне затем переплетал Игорь Хохлушкин. Я с ним была очень мало знакома, но это был свой человек, которому можно было эти книги отдать в переплёт. (Он знал, что я ему даю.) Переплетённые им книжки я продавала.

У моего мужа был круг знакомых, состоявший из довольно известных молодых математиков. Это - Никита Введенский, Юлик Добрушин, Синай и вся эта кодла. Они были процветающими учёными и заядлыми читателями самиздата, и им я его и продавала по какой-то низкой цене, по-моему, 15 копеек за страницу. (Помню, что была ещё разница в цене между первым экземпляром, третьим и пятым.) Я им приносила весь свой тираж - 5-6 книжек, а они его между собой раскидывали, и это для них выходило не очень дорого. Короче говоря, так я своего сына благодаря самиздату одела, и на экономический факультет университета он пошёл во всём новеньком. (Теперь он у меня профессор экономики Университета Индианы Майкл Алексеев.)

Ещё я знала такого Эрика Руденко, Он никогда ничего не подписывал и вёл себя очень осторожно. При этом он очень страдал от того, что ничего не подписывает и никто не знает, какой он заядлый диссидент. «Светиться» он не хотел из-за того, что у него была самиздатская «фирма», - машинистки, которые печатали самиздат за деньги. Он находил таких машинисток, давал им книжку на перепечатку, забирал потом напечатанное и сам продавал. Он имел с этого что-то за комиссию, но это, конечно, не были большие деньги. И это предприятие не было прибыльным, потому что риск не оправдывал тех небольших денег, которые он с этого имел. Основана же эта его деятельность была, в первую очередь, на убеждениях и энтузиазме. Поскольку ему было очень горько от того, что он ничего не подписывает, Эрик и открыл мне тайну про эту свою контору с тем, чтобы я знала, почему он ничего не подписывает, и сказал, что если мне надо, то он всегда может запустить какой-то текст в производство. И я этим несколько раз пользовалась, когда нужно было изготовить тираж чего-либо и когда на это имелись деньги.

А позже я и сами завела машинисток (правда, мои машинистки печатали не за деньги) для перепечатки документов Московской хельсинкской группы. Печатать надо было много, а у самой меня просто не хватало времени изготовить весь тираж, так что я делала только первую закладку. А остальное делали мои девочки и старушки, которые печатали бесплатно и очень гордились тем, что помогают Московской хельсинкской группе.

Что касается религиозного самиздата, выходившего большим тиражом, то я не знаю, продавали ли его или распространяли бесплатно. Адвентисты, например, свои книжки распространяли бесплатно, однако у них каждый член этой подпольной церкви платил десятину со своих заработков на типографию. И на эти деньги поили и кормили печатников, работавших в условиях подполья, содержали их семьи, приобретали материалы для типографии, обеспечивали транспортировку тиража и т. д. Это были солидные расходы.

- Вспомните ли Вы какие-нибудь интересные, яркие моменты, связанные с оборотом самиздата?

- Был такой случай, связанный с «Хроникой...». Я работала тогда в ИНИОНе, и моими коллегами были две дамы, впоследствии довольно известные - Рената Гальцева и Ирина Роднянская. Мы были совсем не единомышленниками. Ирина Роднянская была тогда погружена в православие, а Гальцева являлась последовательницей Солженицына, причём, я бы сказала, больше националистически настроенной, чем он. Они дружили между собой, а со мной имели уважительные отношения как с коллегой по работе. Как-то раз они ко мне подходят и говорят: «У нас есть один знакомый высокопоставленный чиновник, который является тайно верующим, и он хотел бы передать для «Хроники...» материал, связанный с темой Русской православной церкви. Как это можно сделать?» Я говорю: «Ну, пусть мне расскажет». (Я им вполне доверяла и понимала, что они не пойдут на меня доносить. К тому же, я ведь не говорила, что передам этот материал в «Хронику…»; я просто сказала: «Пусть мне расскажет».) И вот они меня куда-то повезли на машине, привезли в какую-то квартиру, где меня встретил человек, который мне не назвался. Он стал мне рассказывать о том, как присутствовал на закрытом совещании в ЦК по поводу ситуации с религиями в Советском Союзе. На совещании звучала информация о том, сколько у нас в стране православных храмов, сколько мечетей, сколько у нас синагог, сколько у нас священников и т.д. и т.п. Это был очень интересный статистический материал, и я его рассказ записала своей собственной рукой (сам он мне ничего не передавал) и передала в «Хронику...». Кто был этот человек, я до сих пор не знаю.

Беседовал А. Пятковский