АНТОЛОГИЯ САМИЗДАТА :: Леонид Седов о самиздате и диссидентстве

- Как и когда Вы впервые столкнулись с самиздатом?

- Первым самиздатовским автором, с которым я познакомился, являлся Коржавин, который тогда назывался Мандель[2]. С ним дружили мои знакомые, в семействе которых я был принят. И первым попавшим ко мне самиздатом были рукописи Манделя, которые я даже распространял среди своих друзей. По-моему, в этом же доме я впервые прочёл и тогда ещё неопубликованного “Ивана Денисовича”, каким-то образом попавшего туда из редакции “Нового мира”.

- Это, я думаю, год 59-й или что-то такое близкое. Но это был неполитический самиздат. А с политическим самиздатом я впервые столкнулся позже - где-то в середине 60-х годов. С ним меня познакомил мой бывший соученик по школе Серёжа Генкин - человек, довольно известный в диссидентских кругах. Однажды мы встретились на улице, разговорились, и он предложил мне почитать “нечто”. Не помню точно, что это такое было, но, по-моему, чуть ли ни “Хроника...”. (Могла тогда - в середине 60-х - существовать “Хроника...”?[3] Я не припоминаю.)

Мы стали встречаться, и он ввёл меня в круг своих знакомых, среди которых находился, например, актёр Гусаров - автор книги “Мой папа убил Михоэлса”. Этот Гусаров (который, по-моему, был знаком с [Венедиктом] Ерофеевым) даже начитывал у меня дома на магнитофон своим хорошо поставленным актёрским голосом книгу “Москва-Петушки”.

Вот так примерно у меня возник интерес к непубликуемой литературе. А дальше Вы уже задавайте свои вопросы.

- Все мои последующие вопросы будут состоять из одного и того же - “А что было дальше?”

- Дальше было более плотное вхождение в мир (уже, в основном, политического) самиздата. Я нашёл для себя необходимым заниматься ознакомлением с этой литературой своих друзей и размножением её. У меня появилась машинистка, которая печатала до двенадцати экземпляров, например, “Хроники...”. (Первые четыре - на хорошей бумаге, остальные - на папиросной.) И я эти вещи раздавал. Впрочем, иногда брал за них деньги, потому что машинистка работала за деньги (хотя тоже являлась убеждённой любительницей всей этой литературы).

Свою собственную работу я запустил в самиздат только одну - по поводу вторжения в Чехословакию в 68-м году. Когда это случилось, я отдыхал в Сочи. Я жил около международного молодёжного лагеря и наблюдал, как на пляже вдруг начали собираться чехи и что-то горячо-горячо обсуждать. Я подошёл к ним и спросил о причине. Мне сказали. Это известие произвело на меня, конечно, сильно впечатление. Я сел за работу, за оставшиеся мне в Сочи два дня накатал памфлет “Логика танков” и по приезде в Москву запустил его в самиздат. Он получил определённую известность и даже читался по какой-то из радиостанций - не то “Свободе”, не то Би-Би-Си.

- Обрисуйте круг своих тогдашних связей. Или имена этих людей нет смысла называть из-за того, что впоследствии они не стали чем-либо известны?

- Ну как... Я регулярно снабжал самиздатом, например, того же Леваду. [Писателя Георгия] Владимова, с которым я дружил и который жил со мной в одном подъезде, я знакомил с этими вещами. А он меня, в свою очередь - с тем, что он писал. И я запускал в самиздат какие-то его вещи, потому что процесс размножения был у меня налажен. Кроме упоминавшейся машинистки (Сары Борисовны Шапиро) я относил какие-то вещи для тиражирования Владимиру Сквирскому - впоследствии политзаключённому. У него целый цех был! Как к нему не придёшь, у него всегда сидят четыре девочки и на четырёх машинках что-то отстукивают.

- Расскажите об этом поподробней (поскольку сам Владимир Ильич давно умер и теперь, наверное, мало кто об этом может рассказать): что это был за цех, где он располагался, каким образом был организован процесс размножения, каковы были его цели?

- Он располагался за МОГЭС - на улице Осипенко, что ли. Так она называется?

- У него имелся какой-то, по-моему, бельэтаж со множеством комнат. Обстановка там была достаточно богемная: какие-то девочки, выпить всегда можно было, кто-то спал, кто-то - ещё что-то делал.

- Да, это была его квартира. Я неоднократно заскакивал туда и что-то ему отдавал. Сам он всё время намекал на то, что нужно создавать социал-демократическую партию. У него было настроение создать социал-демократическую партию, и он неоднократно обращался ко мне с предложением проявить активность в этом направлении.

- И всё-таки, какова была цель существования этого так называемого цеха - средство заработка, способ политической самореализации?

- Только политическая самореализация, только желание сделать так, чтобы люди всё читали и всё знали. У меня была такая же мотивация: мне хотелось, чтобы в стране, где доступ к информации крайне ограничен, люди всё знали. И, конечно, естественное и для него, и для меня несогласие с режимом, его идеологией.

У меня такое несогласие проявилось давно: критически относиться ко многим вещам (в том числе к нашему тогдашнему Великому вождю) я начал с очень ранних лет. В моей школе № 59 им. Гоголя (это - бывшая Медведниковская гимназия на Арбате, в Староконюшенном) витал дух свободомыслия, исходивший не от учителей, а буквально от стен. Эту школу окончили, например, Буковский, Серёжа Генкин, который и познакомил меня с политическим самиздатом...

- Я так понимаю, что в описываемые Вами годы у Сквирского не было ещё никакой организации, никакого СМОТа, и то, чем он занимался, являлось, так сказать, его индивидуальной политической деятельностью...

- Да. Во всяком случае, я не знал о наличии у него какой-либо организованной структуры.

- Видимо, да. Кстати, у моей машинистки тоже однажды прошёл обыск, но для неё всё обошлось без дальнейших неприятностей. Она зарабатывала, в основном, тем, что очень много печатала для евреев-отказников и, вообще, для всей этой еврейской компании. У неё наверняка нашли соответствующие рукописи, но оставили в покое и больше не преследовали.

- В какие годы Вы контактировали со Сквирским?

Тогда же я в качестве редактора участвовал в редактировании двух номеров “Хроники...” (когда её выход возобновился после ареста Якира и Красина). В этом участвовали также Лавут и Юра Гастев, с которым мы дружили.

- Математик-логик. Мы вместе работали у Левады и дружили. Когда его попёрли с работы, и он оказался без денег, я получал за него какие-то гонорары: он где-то зарабатывал деньги под моей фамилией, и я их для него получал. Отец его являлся основоположником научной организации труда в Советском Союзе. Оба они в сталинское время были арестованы и сидели.

- Расскажите поподробнее о том, как Вы оказались в этой компании и почему, вообще, решили рискнуть и заняться распространением самиздата, так сказать, более профессионально?

- Вот именно что “рискнул” и после двух номеров отошёл от этой работы, потому что, можно даже сказать, испугался. А началось это так: Юра Гастев спросил, нет ли у меня помещения, где можно было бы провести ночь за редактированием “Хроники...”. Я, подумав, спросил у одного своего друга-художника, нельзя ли использовать для этой цели его мастерскую...

- Ну как не помнить - Галацкий Володя. Сейчас он живёт в Швеции.

Он разрешил, мы у него угнездились и в один поздний вечер начали выпуск. Стали печатать. Но машинка стучала громко, а стены мастерской показались нам слишком звукопроницаемыми и ненадёжными. Мы, уложив всё в рюкзак, поехали в другое место - по-моему, к какому-то знакомому Лавута. Там мы и продолжили. А делалось это так: из мешка высыпались бумажки с записями разных неприятных случаев, описываемых затем в “Хронике...” - обысков, арестов и прочих, потом это всё систематизировалось и набивалось в макет “Хроники...”.

Делалось это достаточно конспиративно и для меня неприятно. Во всяком случае, я от этого большого удовольствия не получил и через два номера отошёл от этой работы. Нет, однажды я ещё раз приезжал к Юре и разбирал какие-то бумажки, но это уже был только эпизод.

Параллельно я очень увлекался творчеством бардов и собирал их записи. Так, однажды мы записали Кима у моего друга дома. У меня дома тоже бывали их концерты. Например, Высоцкий у меня однажды пел целую ночь. Галич у меня пел. Бывали и барды второго эшелона, например, Турьянский.

- Вы не пытались распространять в самиздате их стихи?

- Нет. Как тексты я их не размножал. А вот записи на плёнках много и очень охотно давал переписывать людям, которых это интересовало, не понимая до конца, какое сокровище находится у меня в руках. Кстати, мой домашний концерт Высоцкого очень популярен среди любителей этого дела. Ко мне даже приезжали высоцковеды и интересовались, как мы с ним познакомились, как (буквально по минутам) концерт проходил и так далее. Так что магнитиздат занимал меня в те годы даже больше, чем самиздат литературный и политический.

- Что у Вас происходило дальше? (Вы представьте, что Вы делаете чистосердечное признание следователю и рассказываете ему всё о тех связях, которые у Вас имелись, и о самой своей антисоветской деятельности.)

- Ещё одной стороной такой деятельности была передача самиздата в тамиздат. Когда ОТТУДА приезжали посредники, мне в этом тоже приходилось участвовать. В этом участвовала и моя близкая приятельница Нея Зоркая - известный искусствовед (киновед). Когда к ней из Чехословакии приезжала причастная к миру кино переводчица Янка Клусакова, Нея звонила мне и спрашивала: “У тебя ничего такого нет, что можно передать?” У меня обычно что-то находилось, и через Яну это отвозилось за границу. А у неё имелись связи в русской эмигрантской среде - в “Гранях” и прочих таких изданиях и издательствах - куда она полученное и передавала.

Я подозреваю, что это именно я оказался тем, кто без ведома автора передал на Запад рукопись [писателя Владимира] Максимова “Семь дней творения”, которая и была опубликована вскорости после этого, что послужило началу взлёта популярности Максимова за рубежом. Мне эту рукопись, в свою очередь, принёс Володя Альбрехт - известный тогдашний диссидент, тоже мой близкий друг с детства. Он мне её принёс и сказал: “Слушай! Я её почитал и чего-то не пойму - хорошо это или плохо”. Я почитал, мне понравилось, и я её запустил в тамиздат.

- А обратный поток тамиздата поступал через эту Клусакову?

- Конечно. Она привозила к Неечке замечательные американские издания в нескольких томах - Мандельштама и других.

- Литературные. А вот [политизированные] журналы - “Посев”, “Грани” - я в больших количествах получал через Владимова. У него тоже прошёл обыск, эти журналы нашли и, в конце концов, поставили перед ним вопрос ребром: либо укатывай, либо поедешь куда подальше. И он укатил.

Что я ещё могу сказать о Владимове? Я в некотором смысле участвовал в его творческом процессе, являясь первым человеком, которому он давал читать некоторые свои вещи. Например, однажды утром, когда я к нему зашёл, он мне сказал: “На, читай” и дал прочесть своё широко затем пошедшее с моей помощью в самиздат и сильно прогремевшее письмо съезду писателей, в котором он спрашивал: “Кто мы - нация стукачей и подонков или мы?..”, написанное в ответ на гонения на Солженицына или кого-то ещё. (Я тогда оказался первым читателем этого письма.) “Верного Руслана” он мне читал. Это была первая читка, и я сделал замечания, которые он затем учёл - добавил какие-то важные кусочки.

Вообще, наш дом у метро “Пионерская” - Малая Филёвская, д. 16 - был потрясающим. И хотя это был кооперативный дом Союза журналистов, в нём поселились самые разные люди - Владимов (сыгравший, как известно, важную роль в становлении самиздатовской литературы), Янов (историк, живущий сейчас в Америке), Жуховицкий и много других людей, впоследствии прославившихся.

У Владимова, кстати, там были две квартиры - у него и у мамы его жены. Их квартиры располагались на первом и пятом этажах, а моя - на третьем, посерёдке между ними. И в обеих его квартирах были проведены обыски.

Когда вокруг нас происходили обыски или возникали какие-то другие тревожные моменты, приходилось выгребать всё, что имелось в доме, сваливать в мешок и нести к кому-то из таких знакомых, кто был вне всей этой деятельности и вне подозрений. Я, например, носил это через дорогу (через линию метро) к Вике Чаликовой, которая жила на той стороне - за оврагом. (В годы перестройки Вика Чаликова резко врезалась в политику и стала очень известным человеком.) Она это всё какое-то время хранила, а потом я приходил и обратно забирал.

Свой архив самиздата я оставил на той квартире, когда в 80-е годы сын её продал. Когда позже приезжал Суперфин, с которым мы тоже были слегка знакомы, он, увидев меня, спросил, нет ли у меня чего, что бы я мог ему сдать (он в Германии как раз занимается какой-то систематизацией самиздата), но я сказал: “Увы, всё это пропало”.

- Что Вы можете вспомнить интересного из того, что произошло позже - после высылки Владимова и прикрытия “Хроники...”?

- Пожалуй что почти ничего, - довольно скоро после этого началась перестройка. Да и пришлось лечь на дно, потому что стало опять немножко страшно. Создавалось такое впечатление, что, случись со мной что-то, заступиться будет уже некому. Ведь поле вокруг меня сильно разредилось: многие уехали, кого-то арестовали (того же Альбрехта арестовали). Продолжалась слежка.

С этим связан один очень интересный эпизод. Однажды (может быть, в начале 80-х годов) ко мне попросился в гости мой знакомый (называть его я не стану), которого я подозревал в том, что он сидит У НИХ на крючке и за мной присматривает. Он напросился прийти ко мне в гости вместе со своим “двоюродным братом из Челябинска”. Когда они ко мне приехали, оказалось, что на этом “двоюродном брате” было просто написано, откуда он на самом деле. (Это было видно невооружённым глазом.) Мы сели, и я даже сбегал в магазин за коньячком. А в это время они, видимо, осуществляли визуальный осмотр моей квартиры. Когда я вернулся, они стали меня тормошить насчёт того, чего я интересного в последнее время читал. Я как раз прочёл что-то солженицынское (по-моему, из “Красного колеса”) и сказал, что оно мне не очень понравилось. - “А нет ли чего такого посмотреть?” - “Есть.” И я дал им посмотреть Лимонова. А тогда как раз Лимонов распространял свои стишки: сам их брошюровал на специальной машинке и сам продавал. Такой маленьких сборничек попал ко мне, я его им торжественно выдал и сказал: “Во! Смешной очень поэт”. Этот “брат” полистал его и, как мне показалось, немножко скис.

Тем не менее, я продолжал поддерживать через Владимова какие-то контакты с Западом: несколько статей опубликовал в “Синтаксисе” у Синявского, в “Посеве” вышла пара моих политических заметок, тоже переданных через Владимова.

- Да. В “Синтаксисе” у Синявского две статьи вышли под псевдонимами («Л. Ладов и «Леон Ржевский»»), хотя последняя из них относится к 89-му году, так что можно было, наверное, обойтись и без псевдонима. А третья моя статья там пошла уже под моей фамилией, и в примечании к ней мои прежние псевдонимы были расшифрованы.

- В “Посеве” у меня вышла пара каких-то текущих политических и не очень значимых заметочек под псевдонимом “Л. Ладов”. И я знаю, что “Ладова” разыскивали. Спрашивали того же Владимова, не знает ли он, кто такой “Ладов”.

- Удалось ли Вам таки избежать официальных контактов с “органами”?

- ОНИ приходили ко мне на работу в “Энциклопедию” (издательство “Большая советская энциклопедия”, - АП) и вели странные беседы. Спрашивали: “Почему у вас печатается Гастев?” А я работал редактором и занимался изданием в Америке перевода “Большой советской энциклопедии” (был такой американский идиотизм). Эти переводы редактировал я и сами авторы. А Гастев являлся автором статей по математической логике, переводы которых я и давал ему редактировать. И вот ОНИ меня спрашивали: “Почему у вас Гастев?”

Но самый неприятный контакт у меня произошёл уже после того, как все разъехались, и я более-менее лёг на дно. Неожиданно меня вызывают в районное отделение ГБ: “Не могли бы Вы прийти побеседовать?” И я пошёл.

- Это - СЭВообразное загадочное здание без вывески на углу Молодогвардейской и Ельнинской, которое я всегда расшифровывал как районное управление КГБ?

- ...Начался, как поёт Высоцкий “смутный и чудной разговор” на тему о том, что у меня много плохих знакомств, в том числе за границей. (У меня за границей, действительно, первая жена и ещё много разных людей, начиная с того же Владимова.) Последовали намёки на то, что было бы неплохо, чтобы я с НИМИ посотрудничал. Я там: нет-нет, то сё, пятое-десятое. Изображал дурака. Под конец они мне говорят: “Где бы мы могли с Вами ещё раз встретиться?” А я отвечаю: “Приходите ко мне в гости”. (Изображал из себя немножко дурака.) - “Ну что Вы, Леонид Александрович!” Так они мне намекали-намекали, и мы расстались с тем, чтобы я опять к ним пришёл, - они назначили мне день.

А у меня тогда имелось такое ощущение, что ими, действительно, накоплен какой-то материал на меня и что меня могут посадить. Короче говоря, я оформил на жену генеральную доверенность на право ведения всех моих дел в течение трёх лет и, вместо того, чтобы явиться к ним опять на разговор, написал заявление: “Прошу меня больше без повестки не тревожить”. И понёс.

- Пришёл, нажал кнопку звонка, говорю: “Я тут у вас был... Вот такой вот Юрий Владимирович со мной разговаривал...”. (Они фамилий своих не называют.) А тот дурачок, который открыл дверь, говорит: “А, это Горбулин”. (Я запомнил: Горбулин Юрий Владимирович. А может, он и не Юрий Владимирович.) “Вот, - говорю, - заявление. Прошу меня больше без повестки не тревожить.” И ушёл. Стал сидеть и ждать: посадят или нет? Но ничего: больше у меня с ними контактов не было. Хотя нервов, это, конечно, стоило.

- Во времена Черненко, то есть буквально накануне перестройки.

А потом началась перестройка. Я впервые поехал во Францию. Встретился с Синявским, с которым до этого не был знаком. А Розанова меня всё называла: любимый автор, любимый автор. (Они меня очень радушно встретили.)

Перестройка началась, но удивительные вещи ещё продолжались. Например, дочка моей знакомой была верующей, и эту мою знакомую хотели лишить родительских прав на том основании, что её дочка ходит в церковь. Это был уже 86-й или 87-й год, но, тем не менее, директор, завуч и родительский комитет школы были настроены на это. То есть перестройка перестройкой, но новые настроения внедрялись очень медленно. Сейчас эти директора школ и завучи все стоят в церквах со свечками.

Только недавно Ваш коллега по работе и мой товарищ по Кунцевскому клубу избирателей Олег Савельев рассказал мне о том, что в 90-м году Вас пытались выдвинуть в народные депутаты...

- Это произошло благодаря Вашим старым заслугам перед демократией?

- Меня стал уговаривать выдвигаться мой старый друг (а также приятель Вики Чаликовой) Леонид Борисович Волков, ставший политически активным социал-демократом, одним из авторов Конституции. Он же настроил на это и местную общественность, благодаря чему в этом стал активно участвовать Савельев. Сам Олег баллотировался в Моссовет, но, несмотря на это, опекал меня, водил на какие-то собрания, где я встречался с избирателями. Но на самом большом собрании я проиграл Задонскому. Задонской потом приходил ко мне и очень извинялся: “Если бы я знал, что Вы - мой конкурент, то я бы, наверное, не стал выдвигаться”.

- Это случилось на окружном собрании, которое утверждало кандидатов?

- Да, да, типа праймериз, на одном из которых нужно было получить определённый процент голосов (или простое большинство? - я уже не помню). Но я очень рад, что не прорвался в депутаты, потому что это был бы для меня необычный вид деятельности. Я - человек не очень публичный и с трудом вхожу в такие ситуации, когда нужно выступать.

Кстати, на этой почве у нас с Савельевым вышел конфуз. Во время моего выдвижения в депутаты он захотел сделать из зала подачу в мою пользу и представить меня в качестве диссидента. Он меня спрашивает: “Правда, что Вы подписали письмо против вторжения в Чехословакию?” Я говорю: “Нет, не правда. Я подписал письмо в защиту Гинзбурга (когда проходил процесс над Гинзбургом)”.

- Я вижу у Вас на столе довольно-таки толстую книгу: Леонид Седов. “Поэзия - это боль. Стихи и песни (1958-2003)”. Вы что же, ещё и поэт?

- Конечно, я - не поэт. Просто издал какую-то накопившуюся за долгие годы лирику. Это - мой поэтический дневник, моя отдушина. В основном - лирика. Политики там почти нету.

- Я спросил об этом с прицелом на тему нашего интервью: не запускали ли Вы свои стихи в самиздат?

- Нет, никогда в жизни не запускал, потому что я не считаю себя поэтом. Да и политики тут почти нет. А вот песенок у меня было около двадцати. В основном - лирика, но имеется пара и с социальным содержанием - про Афганистан, ещё что-то такое. Песни свои я пел, и их записывали. В компаниях считалось, что меня приятно слушать.

- Да. Я целиком песенки писал - какие-то примитивные, для шести (или сколько их там?) аккордов.

Беседовал Алексей Пятковский. 17 сентября 2005 г.

[1] В настоящее время - социолог, ведущий научный сотрудник Левада-центра. (Ред.)

[2] Мандель – настоящая фамилия Наума Коржавина. (Ред.)

[3] Смотря что считать серединой 60-х… «Хроника текущих событий» появилась в 1968 году, 30 апреля. (Ред.)

Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

Леонид Седов[1] о самиздате и диссидентстве

Леонид Седов^[1] о самиздате и диссидентстве