Воспоминания Натальи Садомской о Самиздате

- Как и когда появился самиздат в СССР?

- Для меня он появился в 50-е годы, - пожалуй, сразу после смерти Сталина. Сначала мы перепечатывали стихи всех тех поэтов Серебряного века, произведения которых по каким-то идиотским причинам не публиковали в официальной печати - Цветаевой, Мандельштама, неизданные вещи Анны Ахматовой, Гумилёва, Георгия Иванова, Волошина, даже Анненского. Затем были Бродский (его ранние стихи - «Баллада о Джоне Донне» и «Пилигримы»),  Коржавин («Танька»), все стихи Есенина-Вольпина, который был моим другом («Ворон», «Сограждане, коровы и быки» и другие), Окуджава (он пел, а мы перепечатывали), Юлик Ким, Галич, а также Дэзик Самойлов, Слуцкий и Левитанский (они втроём ходили в самиздате; вообще, все писатели, которые  дебютировали в первом «Дне поэзии» и «Тарусских страницах», сначала были опубликованы в самиздате), кое-что из Высоцкого  (хотя, конечно, больше в магнитофонных записях). Как это ни странно, но Барков тоже ходил в самиздате.

Первыми прозаическими произведениями, которые я прочла в самиздате, были две вещи  Тарсиса, которые мне дал Алик Вольпин. Потом, конечно, стали перепечатывать Солженицына («В круге первом», «Раковый корпус», все другие романы), Синявского и Даниэля (после их посадки; хотя их произведения уже были изданы на Западе, но до нас они не доходили, и их тогда  только в самиздате можно было достать; до их ареста я читала в самиздате, может быть, только статью Синявского о социалистичеком реализме), «Крутой маршрут» Гинзбург,   рассказы Шаламова, произведения Максимова (его две повести я впервые прочла именно в самиздате), Белинкова (его я тоже первый раз прочла в самиздате, причём  даже раньше, чем Солженицына), Владимова («Верный Руслан»), «Доктора Живаго» (но ещё до этого отдельно циркулировали стихи из этого романа), не пропущенные в печать фрагменты «Мастера и Маргариты». Затем, когда опустился новый железный занавес, и  «Новый мир» опять на какое-то время прикрыли, стали перепечатывать новомирские публикации 60-х годов. Ещё мы все читали такие маленькие книжечки -  совершенно изумительные эссе Павла Улитина (это - замечательный писатель, ифлиец, однокурсник поэта Когана; его  забрали сначала в ИФЛИ, и потом ещё несколько раз сажали), одна из них называлась «Анти-Асаркан». (Саша Асаркан[1] - это была такая легендарная личность, театральный критик, тоже сиделец. У них в ленинградской тюремной больнице (ЛТПБ) сложилась интересная компания - он, Павел Улитин, Алик Вольпин, Юра Айхенвальд.  Они там выпускали журнал, а когда вышли оттуда, то все стали писать. В частности, в самиздате ходили все стихи Юры Айхенвальда.) А вот Рыбаков, с которым моя мама дружила, хотя и рассказывал мне, что пишет в стол «Детей Арбата» (правда, он их тогда ещё так не называл), но в самиздат их не запускал.

Первые переводы в самиздате появились тоже после смерти Сталина. Тогда я прочла Хэмингуэя (не принятый в печать перевод романа  «По ком звонит колокол»), «Мрак в полдень» Артура Кёстлера (во время передачи этой книги я познакомилась со своим будущим мужем), перевод романа Франсуазы Саган «Бонжюр. тристёс(?)» («Здравствуй, грусть»), речь Камю при получении Нобелевской премии и все другие его произведения, Сартра, оба произведения  Оруэлла («Скотский хутор» и «1984»).

После смерти Сталина распространяли «Завещание Ленина».  Ходили  «Несвоевременные мысли» Горького, «Под серпом и молотом» Бунина», произведения Зайцева, Ремизова, Розанова, обе книги Надежды Яковлевны Мандельштам, перевод книги Орлова об убийстве Кирова, политические памфлеты, подписанные различными псевдонимами. Револьт Пименов опубликовал замечательную работу «А был ли шпион Рейли?» Когда начались судебные политические процессы (над Синявским и Даниэлем,  Галансковым, Делоне и Верой Лашковой), появились записи  хода этих процессов. Затем Павел Литвинов сделал из них сборник.

Когда произошла Венгерская революция, распространяли материалы и о «венгерских событиях» - документы, воззвания, хронику событий. Из Польши привозили  труды о марксизме замечательного философа Лешека Колаковского. Затем стали распространять работы экзистенциалистского хасидского философа  Мартина Бубера, книгу Михайло Михайлова о его путешествии в Россию. Это всё были самодеятельные  переводы, но могли быть и перепечатки из НТС-овских изданий «Посев» и «Грани», из нью-йоркского «Нового журнала»,  парижской ИМКИ,  издательства имени Чехова в Нью-Йорке.  (Это всё русская эмиграция делала.)

Появились какие-то вещи русских философов эпохи религиозного возрождения начала [ХХ] века - Бердяева,  Франка, Трубецкого, кого-то ещё. Позже они стали поступать уже  из тамиздата.

В самиздате ходили ещё правозащитные  документы. Например, когда посадили Синявского и Даниэля (а мы дружили с ними, особенно с Даниэлями), Лариса [Богораз] дала моему мужу Борису Шрагину (который в СССР много занимался эстетикой) сведения о рационе питания в лагерях. Он написал статью о том, как кормят в лагерях, и послал ее в «Комсомольскую правду» и другие газеты и одновременно целую пачку распространил в самиздате. (Это был такой приём при распространении  самиздата, позволяющий создать видимость утечки из редакции.) Вообще, мой муж написал достаточно много писем протеста (у него они всегда имели форму письма вождям или в прокуратуру), в результате чего  нам стали писать разные люди. Боря много писал также в самиздат, но уже под псевдонимами. Один его псевдоним был Сугробов, другой - Яр. Ясный, а ещё один - Лев Венцов.)

Таким было начало самиздата, когда всё перепечатывалось от руки на машинке.

- Как и когда самиздат в СССР прекратил своё существование?

- Это Вам должно быть виднее, потому что я до 94-го года была в эмиграции.

- Каковы были цели и пути распространения самиздата?

- Цели понятно какие, - тут нечего и объяснять. А пути - передача только через дружеские связи.

Произведения поэтов Серебряного века, например, распространяли люди, у которых были дореволюционные издания. Хотя очень может быть, что их привозили и с Запада. Но нам тогда так называемый тамиздат был недоступен. (Тогда границы были очень сильно закрыты, и мы  с иностранцами не общались.) Он появился довольно поздно, - его стали привозить с конца 60-х.

Часто мы ночами сидели за чтением самиздата, передавая друг другу странички по цепочке. Они не были сшиты именно для того, чтобы их при чтении можно было передавать из рук в руки. Это потом самиздат стали переплетать, а сначала его никогда не сшивали, - для того, чтобы можно было сидеть вдвоём, втроём и читать. А как же иначе читать? Иначе только один человек это сможет сделать. Вообще,  самиздат обязательно должен был быть разрозненным, потому что он гораздо более громоздкий и тяжёлый. Например, самиздатский вариант того же романа «В круге первом» был раза в три-четыре больше и тяжелее  типографского. Так что  лёжа или держа в руках его было бы очень трудно читать. Поэтому мы брали стопочку листов и читали.  Кроме того,  переносить и прятать его удобнее было частями. Поэтому мы (во всяком случае, вначале, когда это было опасно) никогда ничего не сшивали. Это Глазков, который придумал слово «самиздат», сшивал свои сборники, потому что в каждом из них было только  по несколько стихотворений. А когда стали перепечатывать такие махины, как у Солженицына, Гроссмана, Владимова, то это всё делали на разрозненных страничках именно  потому, что они очень большие, громоздкие и тяжёлые.

- Существовал ли рынок самиздата?

- Нет. Для меня - нет. Я ни разу в жизни ничего не купила. Всё, что я имела, я получала бесплатно. Может быть, какие-то машинистки потом и печатали самиздат за деньги, но в нашей среде люди могли ночами сидеть и сбивать себе пальцы за машинкой, но за деньги его не продавали. Я, скажем,  возила самиздат в Ленинград, но никогда в жизни не продавала его, и никогда в жизни никто не предлагал мне его купить. Мы всё это делали бесплатно, даже рискуя посадкой.

- Вспомните ли Вы какие-нибудь интересные, яркие моменты, связанные с бытованием самиздата?

- Самым смешным была наша идиотская конспирация, когда мы говорили друг другу по телефону: «Ты печёнку уже съел?» - «Съел.» - «Ну тогда передай её такому-то». Или говорили: «Селёдка - на окне.» - «Очень хорошо, я её сейчас прочту». Конспираторы мы были аховые, совершенно никудышные. Наша главная идея заключалась в гласности, и поэтому когда мы начинали конспирировать, получалось чёрт знает что.

Ещё был один очень смешной случай.  Борис [Шрагин] написал письмо в защиту Гинзбурга, в котором указал наш адрес и номер домашнего телефона, а копии отправил в прокуратуру, в ЦК партии, в КГБ и какую-то газету. И однажды утром, часов в шесть или семь, в дверь нашей квартиры позвонили. (Мы очень испугались, потому что к тому времени  Борю уже выгнали из партии и с работы, и мы реально ожидали его ареста.) Я через дверную цепочку спрашиваю: «Кто там?»  В ответ просят Бориса Шрагина. Я спрашиваю: «А по какому делу?» И довольно интеллигентный голос из-за двери отвечает: «По делу срочной помощи». Тогда я открываю дверь и вижу: стоит человек в очках и с портфелем в руке. И не входит. Я говорю: «Заходите». Он: «Нет, я не могу». Я: «Но в чём дело?»  И он, не входя, говорит: «Понимаете, я хочу, чтобы Борис Шрагин написал о безобразиях в Ленинской библиотеке». Я спрашиваю: «О каких безобразиях?» Он говорит: «В Ленинской библиотеке очень плохая столовка. Там воруют. Есть невозможно». (А мы только накануне вернулись из Ленинки и видели, что там, действительно, котлеты чуть ли не гуталином поливают.) Я говорю: «Ну заходите, поговорим. А почему Вы сами не напишите?» Он отвечает: «Понимаете, у меня трое детей, и я боюсь». Я спрашиваю: «Ну а зайти почему не хотите?» Он отвечает: «Ну я же Вам сказал, что у меня  трое детей». Я: «Ну хорошо. Как Ваша фамилия?» - «Нет, фамилию я тоже не могу назвать, но имя, может быть, скажу - Валерий». И убежал. Вот такая степень храбрости была у этого интеллигента, который явно просиживал целыми днями в Ленинской библиотеке и который почему-то решил, что Боря должен написать про безобразия в этой библиотеке. После того, как мы опубликовали наш адрес в самиздате, а письмо в защиту Гинзбурга еще и передали по «Свободе», таких обращений стало полно, и к нам пошли ходоки по каким-то бытовым вопросам. Но этого я особенно запомнила.

Беседовал А. Пятковский